Часть 4-я

…Покрепче ухватив гранату он развернулся обратно к брустверу немецкого окопа. Извлеченную из-за голенища финку Валерка зажал в зубах и пополз, ощущая по временам, когда касался языком, соленый от пота и слегка нефтяной от эбонита вкус рукоятки. Подполз, унял рвущееся между оскаленных зубов дыхание. Внизу все так же чавкали, стучали и скребли ложками о котелки. Кожух ствола пулемета практически лежал у Валерки на спине и холодил его непонятным, проникающим сквозь шинель упругим и округлым весом могильного камня.

«Ну все, сволочи. За Равиля, за этого, с луком, за нашу советскую Родину и товарища Сталина…», мысленно пробормотал Валерка и решительно рванул ручку гранаты. «Три… Два…» Вторым движением он приподнял всю верхнюю часть тела над бруствером и с силой — «Один!» — швырнул гранату вниз. Хватаясь за ребристый дырчатый ствол пулемета, отчаянно дергая его на себя, вытягивая из окопа, с лентой, пашущей острыми медными носиками патронов, он успел еще увидеть четыре пары изумленных глаз. Часики в Валеркиной голове совсем заболели и вместо пулеметного «тиктиктиктиктик», наперегонки с бухающим сердцем, стали отстукивать все медленнее, как турецкий барабан, как ритмичным гулом «ттттик….. тттттик….тттттикккк….», а потом почти остановились, оставив по себе лишь далекий прибой.

«Что же… граната… не взрывается?» вязко пролилась мысль, когда он медленно вытягивал пулемет на себя, а в воздухе медленно медной змеей телипалась зависшая параллельно земле лента с патронами. В этот самый момент по ушам вдарило сочным звуком, который Валерка мог бы соотнести разве, что с ударом мясницкого топора, только усиленным в несколько десятков раз. Из окопа поднялось облако пыли. Валерка мотнул головой, прижмурился, и время отпустило его из своих клейких объятий. Он отпустил пулемет, перекинул свое тело через бруствер и свалился ногами прямо в месиво обожженной ткани и растерзанной человеческой плоти. Три человеческих тела были посечены осколками и в прорехи изорванного и обгорелого обмундирования сочилась клюквенная, с дурманным соленым запахом кровь. Валерку на мгновение замутило. Прямо напротив него с пробитыми осколками ногами сидел тощий, напуганный молоденький паренек, лопоухий, с голубыми глазами, от боли и испуга вытаращенными из-под льняной челки.

Валерка выпустил финку из зубов и перехватил ее правой рукой. Боль, очевидно от взрыва куда-то сбежала. Голова ходила ходуном, потому что сердце, бешено строча, накачивало в нее горячую, свирепую и жизнелюбивую кровь. Левой он схватил паренька за ворот рубашки.

— Тихо! — прошипел Валерка на своем родном языке — по-немецки — Тихо, Антон Циглер! — этот заморыш явно был тот самый новенький.

Черные зрачки в ярко-голубых радужках паренька вспухли как пузыри на воде. Они расширились в несколько раз, чтобы из этих черных дырок выпрыгнул страх, переполняющий их, превратив радужку в тонкое голубое кольцо.

— Эй, что у вас там, недоноски?! — сердито закричали от минометчиков — Опять дурью маетесь с гранатами?!
— Тихо!!! — зашипел Валерка, встряхнув немца — Тихо, сволочь!!!

Но немчик, похоже, обезумел от страха. Он зажмурил глаза, замотал головой, Валерка увидел, как приоткрылся его рот с немного кривыми зубами, набрала воздуха грудь и напряглось горло, готовясь испустить вопль страха и тревоги. И Валерка простым, скупым, экономным и быстрым движением ткнул его финкой под подбородок…

…- Клиента, чтоб он не пищал, пером сюды пырять нужно — дядя Петя закидывал назад свою лошадиную голову и тыкал толстыми грязными пальцами в щетинистый кадык и под подбородок — по-быстрому, уверенно значит, как стопарь в глотку засаживаешь, ясно, фраерки? Потом он сдувал с пальцев это смертельное движение, сморщивая жесткие синеватые губы…

…По пальцам полилась горячая и липкая кровь. Валерка выдернул клинок, спокойно и быстро обтер его об одежду убитого немца. Легко. Просто. В рабочем порядке.

— Да пошел ты, Эмиль Биш! — хрипло крикнул Валерка, чувствуя холодок под ложечкой.
— Сам пошел, поросячья задница! — крикнули со стороны минометчиков и рассмеялись — Курт Громбахер — поросячья задница!

Валерка, царапая рукавом шинели вытер со лба испарину. И тем самым размазал по лицу кровь, оставшуюся на руке. Теперь надо было добыть доказательства того, что он был в деле и искупил свою вину перед Родиной. В Валеркиной голове словно поселился какой-то другой человек — спокойный, деловитый, сосредоточенный. Так. Тики-так. Тики-так. Только так. Только так…

Он быстро перевернул трупы и сорвал с мертвых шей три алюминиевых жетона. На шее у зарезанного задохлика помимо жетона был еще католический крест и медальон. Валерка на секунду сморщился — все было залито кровью — потом решительно протянул руку и, сорвав перемазанный кровью серебряный медальон, обтер его о бедро.
«Фельдфебелю Курту Громбахеру от мамы и папы. Сражайся смело, сынок и не забывай писать родителям». На обороте — выгравированный текст «Отче Наш» на латыни.

-Так вот он какой, пулеметчик… — пробормотал Валерка.

Деловито сунул в карман неоткрытую банку немецкой тушенки, осмотревшись, расстегнул кобуру убитого Курта Громбахера и достал их нее длинноствольный «Парабеллум» и запасную обойму. Потом секунду подумал и распотрошил кобуры у всех убитых немцев и сделал странную вещь — расстегнув штаны, один пистолет положил межу ног в кальсоны. По всей блатной науке спрятал — редко кто охлопывал зэков по этим местам. Обойму спустил в сапог — неуютно, трет и давит, но спрятано надежно, а остальные патроны выщелкнул на ладонь, рассовал по швам и карманам. Второй заряженный пистолет сунул в карман, чтобы потом сдать. Финку за голенище.

Крутнулся на месте, осмотрелся и бурой тенью сиганул над бруствером. От броска гранаты до этого мига прошло меньше минуты. Идти в полный рост с пулеметом было опасно, отбежал, пригнувшись, метров пятьдесят, упал наземь и пополз к своим окопам, держа пулемет раненной рукой на загривке. «Парабеллум» в кальсонах больно врезался в ногу, драл мушкой кожу, обойма в сапоге давила и терла ногу. Из растревоженной руки опять полилась кровь, горячим браслетом опоясав раненое место.

Ветер нагнал облака, сразу потемнело, сверху посыпался, шурша, дождь со снегом. Продрогший Валерка в мокрой шинели, раздавленный фашистским пулеметом упорно полз к своим.
«Вот так. Вот так. И еще разок… Как же все-таки…глупо… Как же глупо… Человек ведь триста… А я один. Поверят? Надо скорее… Пулеметчиков, может, не хватятся, тогда наши возьмут линию обороны…»

-Сто-ой! Кто идет?
-Я… Валерка… Ползу… я…

С той стороны сквозь муть Валерку нашарило дуло автомата. Боец в мокро блестящей каске пригнувшись смотрел сквозь прицел

-Кто такой?

Валерка мучительно соображал, что сказать по форме…

-Рядовой… То есть штрафбатовец Мрачковский… Несу трофейный пулемет… винтовку утратил — разбило ее… вот… думаю…
-Чаво? — автоматчик имел рязанский выговор.
-Ранило меня слегка. Залег. Дополз до немцев. Прирезал пулеметчика. Взял пулемет, чтоб за винтовку отчитаться. Скажи Быкову немцев голыми руками брать можно.
-Ну! Брешешь… Быков-то твой ку-ку… пред райским трибуналом. Ладно, лезь сюда, паря…

Валерка пополз вперед. Рязанский ухватил его за шиворот и втащил к себе в окоп, где, расставшись с пулеметом, он привалился щекой к такой родной и холодной глинистой земле.
От изнеможения и разом разжавшихся нервов Валерка тупо улыбался и ничего не мог сказать.

-Э-э, да тебя, паря, и в котелок скобленуло…

Валерка пощупал лоб.

-Не… Не моя… Я немца резал. Сколько? Сколько наших осталось?
-Да кто ж вас считает-то, паря? Навроде ты третий живой. Покажись… Ну, рана есть, трофей принес… А не врешь?

У него уже не было сил спорить. Он молча протянул руку с намотанными на нее окровавленными жетонами, крестом и медальоном. Рязанский с хрустом рванул зубами индпакет.

-На-ка вот… Скинь шинелку… Перемотаем.

Валерка вяло повиновался. Рязанский помог стащить гимнастерку, отвернул крышку у своей фляги и плеснул на рану чего-то жгучего, с чудовищным запахом сивухи.

-Как слеза! — довольно крякнул он — Тут в Петровском одна вдова гонит…

Неловко, но добросовестно замотав руку, он помог синему, всему в пупырчатой как наждачная бумага гусиной коже, Валерке, одеться. У того зуб на зуб не попадал.

-Ништо, паря… Рана твоя чистая, гноить не будет. Сейчас сходим до начальства, представим тебя по форме, дескать, искупил, что напортачил. Гостинцы твои представим по команде. И вернешься ты в родную часть. Ты, чай летчик?
-Нет…
-А я уж думал летчик. Больно ты братец красив для нашего брата пехтуна. Алистократ можно сказать, воздуха, однем словом летчик. Летчики, они, брат, все на лицо красавцы — в грязи не ползают, кажный день с одеколонью бреются…
-Нет… Я из спецколонии сюда. Я сын врага народа.

Рязанский крякнул и, бурча под нос, отвернулся от Валерки.

-Ладно. Какие из врагов народа поприличнее — оне тоже ж люди.

Его «представили по команде». Он отвечал на долгие нудные расспросы, без конца повторяя свою короткую историю, сидя на пустом патронном ящике, напротив него сидел тот самый круглый капитан-энкавэдэшник и заставлял вспоминать произошедшее. Валерка уже заученно долдонил свою историю, устало глядя в синие оловянные глаза.

«Парабеллум» из кармана отдал в подарок рязанскому, за то, что тот не пристрелил, когда Валерка выполз из ниоткуда к своим окопам. Второй пистолет уже нагрелся и угловато висел на завязке кальсон в паху, напоминая своей твердостью о том, что у Валерки теперь тоже есть зубы, которые не вырвать никакому энкавэдэшнику.

Внезапно начавшийся артналет сорвал всех с места. Капитан нырнул в блиндажик, а остальные как тараканы позалезали в какие-то щели и норки в земле. Валерка упал и вжался в землю между двух патронных ящиков. Какая-то огромная рука вдруг приподняла его вверх и со звоном хлопнула по спине, так что потемнело в глазах…

…Очнулся он от сильной боли в легких и ноге. Дико, словно ее засунули в тиски и медленно крутили, сдавливая, ручку, болела голова, в глазах все кружилось и плавало, тупая боль была в груди и ноге. Валерка откашлялся кровавой слюной. Рядом все так же победительно расставив короткие ноги стоял капитан.

— Готов, рядовой Мрачковский. Контузия у тебя…- капитан мрачно сплюнул, — Считай, искупил кровью, после госпиталя пойдешь в действующую армию…

Обратно они ехали в кузове полуторки под тем же слепящим мокрым снегом. Капитан был в кабине. Рядом с Валеркой сидел второй, легко раненный штрафник, которому пробило бедро и осколком располосовало щеку. Валерка тихо стонал на ухабах и задыхался, глядя под аккомпанемент звона в голове то в п-образный провал меж бортами, на равнодушную белую равнину, то на торчащие из-под брезента сапоги капитана Быкова, разрезанного пополам очередью через несколько секунд после начала атаки. Второй кривился и мычал — рот был закрыт бинтами. Третьего штрафника с ними не было — от него ничего не осталось после артналета.

Валерка старался сконцентрироваться на пистолете и финке, которые у него так и не нашли. Вдруг второй ткнул рукой и замычал. «Чего он там?», подумал Валерка. Мимо них, в направлении фронта, гнали под конвоем бойцов с самозарядками серую неровную колонну.

«А-а…Штрафники…»