Суоми. Часть 1-я

Май 1943 г.

Май 1943 года севернее Ленинграда выдался, что называется, «неровным». На несколько суток все заворачивалось в мглистую холодную кисею занудного прибалтийского дождика, чтобы затем на три-четыре дня порадовать золотистыми теплыми днями. Жилистый широкоплечий солдат, трясущийся вместе с другими в кузове полуторки, поглубже в поднятый воротник бушлата засовывал голову в сдвинутой на колючий как подсолнух стриженый затылок пилотке, пытаясь спастись от моросящего дождя. Сдвинутая назад пилотка открывала и другую сторону внешности: на мир солдат глядел чуть прищуренными серыми глазами в нарушение всяких уставов из-под фасонистого, черного словно яловые сапоги, чуба. На пальце у него масляно блестело новенькое золотое кольцо, еще не покрытое мелкой песчаной сетью царапинок и чатинок от долгого состояния в браке.

— Слышь, женатик, а женатик…Ты когда успел-то, а? — Сосед по кузову, щуплый, утонувший в шинели парень с редкими блекло-русыми волосами, которые от дождя слиплись в сосульки (пилотка лежала на коленях), подергал сероглазого за рукав бушлата.
— Когда успел, тебя там не было — отрезал «женатик»
— Да ладно тебе… антирес берет
— Ты б маковку прикрыл, «антирес», мозги размоет — «женатик» демонстративно откинулся назад, привалился к стенке кузова и надвинул пилотку на лицо.

Визгливо рыча мотором и вихляясь в разъезженных колеях, полуторка, закидывала стволы редких покосившихся берез, стоящих вдоль дороги, буро-оранжевой грязью, продвигаясь к линии фронта. Солдаты охали от неожиданности, когда дощатый пол вдруг улетал вниз или наоборот, с силой поддавал вверх. Валерка прощупал глазами лица своих соседей. Почти все они — пополнение, едущее из госпиталей, для 109 стрелковой дивизии, которая держит оборону против финнов и немцев. Народ в большинстве своем битый, тертый и обстрелянный. Вон у некоторых плотвичкой на груди прыгает медаль. В отличие от него, для которого первый и последний бой состоялся — страшно подумать — в ноябре прошлого, 1942 года, и там и же закончился.

Полуторка скрипела, тряслась и бренчала всем своим железным нутром так, как будто с минуты на минуту собиралась рассыпаться и оставить всех своих пассажиров прямо на дороге в куче обломков. Двигатель стучал и хрипел, по временам со звуком пушечного выстрела выплевывая из трубы плотное войлочное облако темно-серого с синим отливом дыма. Бредущие по обочине фронтовой дороги группки солдат провожали ее тоскливыми взглядами, при каждом «выстреле» разражаясь то смехом, то чиханием, кашлем и руганью. Валерка покрепче сжал новенький ППС. По сравнению с его прошлым фронтовым опытом народ был и обмундирован и вооружен получше — теперь во взводах было гораздо больше автоматчиков, каски у каждого, бушлаты на вате заменили неудобные, колом стоящие шинели.

— Эй, командир! Не снаряды чай везешь! — забарабанил в покрытую облупленной зеленой краской фанерную крышу полуторки  один боец, после того, как машину тряхнуло особенно основательно.

Водитель, как было уже много раз, заорал что-то многоступенчатое про матерей, скаты, пассажиров, дороги, разбитую подвеску, пальцы, кардан и родню какого-то зампотеха Омельченко. Обогнали колонну пехоты, в пешем строю бредущую на фронт. Усталые посеревшие лица, по полпуда грязи на сапогах и обмотках. Ветер плеснул в ухо — «Вишь ты… Как фон-бароны едут…».

Валерка поверх бортов полуторки осматривал будущее место своей фронтовой прописки — перелески, пригорки, лесные острова. Тощая желтая почва, под дождем превращавшаяся в вязкую, как столярный клей массу, здесь не давала особо разрастись. Вдалеке стоял молчаливой стеной, потемневший под дождем, как суровый храм с золотисто-розовыми колоннами, сосновый бор. Тут и окопы-то рыли не в полный профиль: после первого же дождя стенки, как их не укрепляй, оползали вниз.

Полуторка тем временем выбралась на ровный и относительно сухой проселок. Покатили резвее. Проехали мимо стоящих рядком, задрав вверх толстые шеи, пушек, у которых на страшные тупые рыла были надеты серые брезентовые мешки с трафаретными красными звездами. Артиллеристы, рядком, как воробьи на проводах, сидели на покрытых тусклыми жемчугами капель лафетных лапах и, прикрывшись втроем одной плащ-палаткой, выпускали из-под потемневшей ткани завитки голубого папиросного дыма.

Дождь потихоньку умер и синеватые клочья туч начали растаскиваться по краям горизонта. В провалы между облаков полились медовые солнечные лучи.

— Благодать, ребяты…- восторженно протянул кто-то
— Благодать тебе будет как доедешь. На озерах комарики проснутся, такая благодать, такое фрезе-кразе начнется… волком завоешь. Не знаешь, кто больше крови там нашей пьет, немцы или комарье, — ехидно ответил на никому не адресованную реплику крепенький как боровик чернявый боец с жестким питерским выговором, — одно слово — Суоми.
— Чего?
— Суоми. Финны так свою Финляндию называют. Я тут еще в финскую был, потом в под Выборгом в гарнизоне стоял. Комарье здесь звери лютые, лошади у нас бесились от них. Комары заедают скотину напрочь.

Так завязался разговор.

— А ты откуда?
— С-под Курска… А ты?
— Питерский, с Васильевского острова…

Валерка одновременно и вслушивался в разговор и пропускал его мимо ушей. Его мысли были сейчас совсем далеко от этой страны со странным, хмарным, болотным, тягучим как прозрачная желтоватая смола именем — «Суоми».

«Как там Райка живет, в Новосибирске?» Последнее письмо он ей отправил из Твери, когда удалось на пару минут соскочить с эшелона и бросить в облупленный ящик тощий клетчатый треугольничек, в некоторых местах проеденный фиолетовым соком химического карандаша навылет. Большим пальцем он снова потрогал чуть прохладное гладкое кольцо на безымянном пальце. Странно. Он так и не привык к тому, что женат. Наверное из-за того, что женаты они с Раей были только три недели. Он, в ожидании медкомиссии и отправки на фронт служил в пожарной части водителем, она работала в эвакуированном из Москвы КБ. Девчата, вместе с которыми она ютилась в маленькой комнате женского общежития ввосьмером, в глаза и за глаза дразнили ее «Райка-графиня» — за стать, за манеры, не по-обычному красивое, «дворянское» лицо. Гуляли они вместе месяц, а потом вдруг решили расписаться официальным браком. Свадьба прошла с шиком — были пирог из картошки (у Валерки на мгновение во рту возник его дымный сытный вкус и крахмалистая зернистость), сахар, вино из голубики. Он вспомнил: сдвинутые столы, керосиновая лампа, разномастые тарелки и миски, «Ой, девочки, мужик ныне стал дороже золота. Вот Райке-то нашей и повезло — горько!»…

Карточка лежала у Валерки в кармане. Он мог ее даже не доставать, потому что выучил наизусть. Рая была в пестром платье, одолженном у кругленькой хохотушки Верки, почти новых туфельках, взятых под расписку у какой-то актрисы с другого конца общежитского коридора, ноги ей мастер подретушировал, потому что чулки на Рае, хоть и оба целые, были слегка разного цвета, взятые напрокат у двух разных соседок. Валерка с карточки смотрел селезнем — сперва хотел сняться в х/б, но форма была изрядно поношена, поэтому он был в роскошном полосатом пиджаке, который дал ему Васька, даром что рукава чуть коротки, зато одолженные у Саныча брюки были с запасом, сзади пришлось скалывать булавкой, чтоб не висели парашютом и над голенищами сапог они собрались гармошкой. А через три недели его наконец-то отправили на фронт. Он уехал, оставив Рае поцелуй, второй экземпляр фотокарточки и усиленный паек, положенный ей как жене служащего.

Полуторка шибко катилась по дороге, вздрагивая на мелких ухабах и рассыпая из-под колес мутно-пенные, усами, веера воды, когда с ходу проскакивала лужу. Нагнали еще одну колонну солдат, на глаз — около батальона, в новой, не обмятой еще по-фронтовому форме. Эти уже шли бойко, дружно и глухо гремели сапогами, словно перекатывался отдаленный гром. На плечах лежали пулеметы, с серыми блинами дисков, как будто внутри строя зеленых, грибком, касок шли еще люди, в железных вороненых фуражках. Колонна щетинилась стволами винтовок, колышущихся как волнующаяся в поле рожь.

— Тю, касатики! — задиристо закричал им, перегнувшись через борт тот рядовой, который все интересовался Валеркиным кольцом — Царица полей топает! Вы туда, аль оттуда, я антиресуюся? Слышь, славяне — вот обкатит вас фриц шестью дюймами, ах, подштанники новые…пропали!

В кузове грохнули смехом, Валерка тоже расхохотался.

— Сам-то чего на колесах едешь? Ноги оторвало не иначе, да чай по самые яйца, аль у тебя их отроду не выросло? — в тон «антиресующемуся» ответил чей-то тенор из середины колонны.

По колонне прошла рокочущая волна обидного смеха. Ведший батальон прихрамывающий лейтенант свирепо обернулся и замахал в воздухе кулаком на смеющихся нарушителей дисциплины. Хохот из машины стал еще громче…

— Воздух! Воздух, братцы!!! — раздался истошный вопль.
— В укрытие! — сорванным голосом выкрикнул лейтенант.

Смех как ножом обрезало. Команда «воздух»… До чего же бесповоротно ты распластываешь людей по земле! Каким первобытным ужасом ты наполняешь их сердца, заставляя словно червей искать трещинки в почве…

Один из пассажиров полуторки задубасил кулаком по крыше грузовика, крича в откинутую форточку: — Воздух, начальник! Воздух!

Пехота, словно вспугнутые тараканы, бросилась врассыпную. Сколько хватало глаз, всюду разбегались в стороны и бросались наземь, на полинялую прошлогоднюю траву, простроченную там и сям зелеными пятнышками молодой травки, люди в буро-зеленоватой форме. Водитель притормозил ровно на секунду. «Антиреса» от резкого толчка бросило на бок, на пол кузова. Валерка мазнул взглядом вдоль кромки леса — пусто. Сзади-слева — да, от советской стороны, покачивая заостренными кончиками, подходили со снижением два серо-голубых в нежно сглаживающей все цвета перспективе, крестика. Валеркин глаз как объектив, зацепившись за них, приблизил и блестки остекления кабин и туманящиеся прозрачно-перламутровые круги воздушных винтов.

В голове образовалась какая-то невероятно легкая, прохладная как колодезная вода, невесомость. Внутри, в животе все сжалось и он почувствовал, как снова превращается в то самое, живущее звериным инстинктом и звериной осторожностью, существо. Он не отрывал взгляда от атакующих самолетов несколько крупинок времени, пока, опираясь рукой на борт, вместе с другими не выпрыгнул из кузова. Еще летя вниз, заприметил большую промоину в стороне от дороги. Одной рукой придерживая каску, другой — автомат, Валерка галопом понесся к промоине. Он перемахнул через кювет, на секунду, в прыжке, задержавшись взглядом на удивленно задранном вверх лице пехотинца. Вместе с ним в ту же сторону рванули несколько других солдат. Валерка бежал по шатающейся земле, шумно втягивая воздух. В промоине схоронились втроем.

Полуторка, взвыла на полном газу и, чуть не сбив бегущего солдатика, которого нещадно лупила по спине закинутая на плечо винтовка, проскочив метров двадцать вперед с треском вломилась в кусты, под покрытую клейкими зелеными листиками березу. Водитель — плотненький, в косо надетой пилотке, выскочил, пометался на коротких кривых ногах туда-сюда и рыбкой упал в кювет.

Валерка перевел взгляд на атакующие самолеты. Против света их силуэты, выросшие и погрузневшие, казались совсем черными, было больно смотреть на вспышки солнца на винтах, уши заполнил занудливый высокий гул их двигателей. Послышалось негромкое тарахтение, как от швейной машинки или от пересыпаемых в жестяной банке камешков. Дорога вдруг наискось вспухла длинным грязно серым облаком пыли и поднятого песка.

Самолеты, казалось, выбрасывали вниз, как гарпуном пытаясь уцепиться за землю, неплотные серо-белые веревки, на концах которых были привязаны тусклые в дневном свете светляки трассеров. Они летели сперва, казалось, неспешно, но потом, приближаясь к земле, набирали скорость и зло вонзались в прошлогоднюю траву, дорогу, людские тела. Залегшая пехота задрала вверх стволы пулеметов и внезапно огрызнулась огнем.

Протискиваясь сквозь гул немецких двигателей, высокий надорванный крик: — Из автоматов не стрелять! Патроны не тратить!

Второй самолет клюнул носом вниз и тоже выплеснул наземь пучок прямых серых веревок. Оттуда, куда упали эти выстрелы, донесся истошный вопль муки и смертной тоски.

— Готов, Иван Петров… — прокомментировал сосед,  — а сколько их там даже крикнуть не успело?

Свистнув осиротевшим горлом, рядом с Валеркой упала блестящая желтая гильза. С проточкой, не с закраиной. Немецкая. Из ее раскрытого в первом и единственном крике круглого рта выливалась неспешная струйка дыма.