Суоми. Часть 3-я.

Мосластый пожал плечами и, чуть сбавив шаг, пошел за спиной у Валерки. Стриж все так же свистел окопную песенку. Прошагали около километра, не ухарски, разбрызгивая лужи, а обычно, нормальным осторожным шагом.

— Тихо-то как…- задумчиво произнес, прервав мелодию, Стриж — снаряды что ли у немцев кончились? Раньше без передыху долбили…
— Не накаркай, — ворчливо оборвал его Деркач, поудобнее закидывая на плечо свой сидор — пишлы, хлопцы, швыдче. Не нравится мне усе это…
— Слушай, земляк, а у тебя табачку не будет?
— Рад бы, да нельзя, — Валерка с сожалением подумал о строгом запрете — год не курить и не простужаться. «Иначе легкие свои к чертям свинячьим выблюешь» — холодные, округлые, категоричные как медицинский никелированный инструмент слова подполковника Шапошникова, который лечил его.
— Ты вот подумай, какая тишина… Меня отсюдова в марте увезли — так немец каждый час как по графику угощал. А теперь — тишь, гладь… У нас вот так раз было — тишь, гладь, ребята втихаря пошли по грибы. Ну и нарвались на немцев. Диверсанты. Только один наш и утек — всех положили…

Невдалеке, в поле, жалобно задрав общипанный пулями хвост и с трагическим изломом нацелив в небо гнутые уши винта, торчал советский истребитель. Его обшивка уже сморщилась и покрылась огненно-рыжими потеками ржавчины, исполосовавшими обгорелый бок, кое-где покрытый остатками зеленой краски и пятнами плесени. На тросе уныло болтался обломок крыла.

Чуть поодаль, залихватски, как картуз, нахлобучив башню и целя гнутой пушкой в небо, стоял немецкий танк, тоже располосованный ржавчиной под «тигра». Его убийца — аккуратная, зеленоватая «тридцатьчетверка» понурившись стояла на краю поля, уткнувшись прямым лбом в кювет. Размотанная разбитая гусеница черно-ржавой дорожкой протянулась за ней как хвост и уже прорастала сквозь нее веселая зеленая травка. В дыру, как гнойная рана зияющую в борту, покачивая длинным черно-белым хвостиком на краю, влетала и вылетала пара трясогузок.

— Во, помню! — «Жук» ткнул пальцем в еще один разбитый немецкий танк, замерший, раскорячив мертвые гусеницы на взгорке, — его смуровская батарея ткнула, когда немцы прорывались
— Хорошо повеселились…
— Да, я уж думал…

Солдаты разом заговорили о том, кто, где, как и когда «загремел к клистиркам». Валерка молчал, стискивая зубы. Свой первый и единственный бой он по всем статьям провел достойно. Только случился этот бой в недостойном положении и в составе недостойного батальона. И говорить об этом было запрещено. Строго.

В этом месте дорога делала поворот и уходила в лес. Прямо на углу стояла одинокая полуторка, высоко задрав угловатый зад. Деркач стал как вкопанный. Потом вдруг присел,  задрав вверх широкую как лопата хлебопека ладонь и махнув ей вниз. На этот жест вся группа отреагировала своеобразно — все тоже присели и слитно взвели оружие.

— Тихо, робяты…Рассредоточиться, башку нэ казать — прошипел он — шесть душ вправо, шесть душ влево, женатик — держись с заду, бачь чого там робыться, я по этой, Петров по той.

Стриж быстро напялил каску. Валерка застегнул ремешок своей (снятой сразу после немецкого налета) под подбородком и передернул затвор ППС. Двенадцать бойцов рассыпались по обочинам.

— Стриж, чего он? — прошептал Валерка
— Полуторку видишь? — так же шепотом ответил Стриж — Любимая немецкая штука. Сколько наших на этом полегло, знаешь? Немцы здесь шибко любят разведгруппы в наш тыл засылать. Охотятся, гады… Подстрелят водителя, а сами залягут неподалеку. Наши полезут помогать, а они их из-за куста — тр-р-р. Да тут еще снайпер где-нибудь сидит, курва…

По спине продрало противным холодком. Враг. Сидит рядом, возможно здесь, в нескольких шагах, смотрит расчетливыми глазами в спину и ждет момента получше, чтобы выбрать спусковой крючок. Там… Или еще вот там. Валеркино сердце забухало, прошиб гаденький пот.
Из кювета, в котором лежала шестерка Деркача послышался тихий свист. На него ответил ведущий группу «Жук».

«Петров. Жука зовут Петров» — твердил про себя Валерка, пригнувшись следуя за чьей-то спиной в бушлате. По краю дороги уже росла буйная мать-и-мачеха. С Валеркиной стороны ее шерстистые стебли казались настоящим лесом. С другой стороны на мгновение поднялась и тут же юркнула обратно в кювет голова Деркача. В воздухе висела тягучая тишина, которую нежно, как серебряная ложечка, помешивающая чай, нарушала какая-то одинокая птичка. Валерка снова услышал в голове тиканье, размеренное, нечастое. Зелень как будто потускнела, стала черно-белой, как на фотографии, но каждое, даже самое маленькое движение отзывалось резко и отчетливо.

Деркач еще раз высунулся над краем дороги: — Давай, ребята, зигзагом…

Стриж зыркнул из-под козырька каски, вправо-влево, и, согнувшись, побежал, семеня, по дороге, прокладывая странную извилистую как у зайца, дорожку следов. Валерка, стараясь не повторить его движения, запетлял следом. «Только не в такт. Только не в такт… Иначе сразу двоих одной очередью».

Сзади послышался дробный топот. Валерка на мгновение обернулся и увидел, что за ним, исподлобья глядя вперед, с хмурыми лицами заточенными в рамке из ремешка и козырька каски, бегут еще два бойца. Стриж вдруг шарахнулся в сторону и залег на обочине, выставив вперед толстое дырчатое дуло. Валерка одним прыжком добрался до «своей» обочины и замер, прижавшись к земле, готовый стрелять во все, что может хоть отдаленно напоминать фигуру немца. Как он будет выглядеть? Откуда высунет свою фашистскую голову? Дергая головой как китайский болванчик (такой стоял у них на полке за стеклом и препотешно дрыгал тяжелой головой) он пытался определить, откуда исходит угроза.

До расцарапанных пыльных бортов полуторки оставалось около двадцати шагов. Пот из-под каски заливал глаза, соленая влага каплями и струйками лилась вниз, противно скатываясь по шее. Валерка на мгновение, чтобы остудить лицо, ткнулся носом в прохладные кожистые листья мать-и-мачехи и жадно вдохнул аромат разбуженной земли — весенний, с отчетливым привкусом бензина.

Двое сзади перебежали вперед на два десятка шагов и тоже залегли по обочинам. Стриж поднялся, пошел легкими заячьими петлями вперед. Валерка с неохотой расстался с такой уютной и надежной землей рванулся к полуторке. Он упал вниз на правой обочине, перекатом спрятавшись за колесом. Полуторка стояла криво, накреняясь на пробитое колесо к кювету и почти повиснув над ним, в распахнутую дверь залезли ветви покривившейся как столетняя старушонка ветлы. В стертом протекторе бурым рисунком набился песок. Валеркино сердце бешено колотилось. Он обвел окрестности взглядом и стволом автомата и боком пополз к кабине.

Прямо под отваленной в сторону как челюсть покойника дверью в песке было бурое пятно. Вязкие капли пролились по борту, молодые бледно-зеленые листики ветлы были смяты и оборваны, обнажая тонкие золотистые плакучие прутики, измазанные кровью, словно за них несколько раз пытались ухватиться уже цепенеющей рукой. Вывалившийся из кабины человек лежал лицом вниз головой в кювет, неловко подогнув под себя ногу, а подошва его пыльного сапога торчала из прошлогодней травы и весело перемигивалась с небом сияющими звездочками гвоздиков. Из кювета, из-за деревьев, гораздо дальше вперед по дороге, вылезли Деркач и еще двое бойцов.

— Отбой, хлопчики. Этих с воздуха тюкнули.

Валерка расслабился и встал. Грузовик расстрелял с воздуха немецкий самолет, возможно один из тех, которые едва не убили их по дороге. Мир снова заиграл красками и вернулся к своей обычной жизни. У ствола ветлы, скрючившись, неудержимо блевал Стриж. На Валеркин вопросительный взгляд он, измученно разогнувшись между приступами, просипел: — Не могу что-то… Мутит. В кабину лучше не гляди…

Валерка все равно заглянул. Водитель сидел развалясь. Перед смертью еще некоторое время дрыгал ногами, размазывая хлещущую кровь и поэтому на полу все было в густеющих разводах, обильно сдобренных осколками разбитого стекла. Свалившаяся пилотка была под педалями, из угла рта висела, качаясь, длинная нитка вишневой слюны. Из баранки выбило кусок обода, так, что она напоминала самолетный штурвал.

Валерку тоже замутило и он поскорее отошел, задрав голову к небу сделал несколько глубоких вдохов, вымывая из легких цепкую смертную вонь. Деркач вышел из-за капота, похлопал по нему своей большой ладонью

— Ништо, ездить навроде будеть… В машинах кто разбирается?

Валерка вздрогнул.

— Я разбираюсь. Немного…
— Ну пийды побачь чого там з движком. Трошки стукнуло его вроде…Ось тоби струмент в ящике — потом обернулся к собравшимся солдатам — Це ж який гарный трохвей хлопцы, на колесах поедем! Тильки мертвяков в кузов треба, по команде представим, шоб зарыли по-человечьему.
— Я посмотрю, только в кабине там приберите… пожалуйста, — тихо попросил Валерка, снимая с плеч свой сидор и отдавая его вернувшемуся, утирающему рот Стрижу.

Откинув вверх боковину капота, он залез руками и головой в моторный отсек, в душе радуясь, что запах еще горячего двигателя, бензина и масла перебивает железный соленый запах крови. Пули, пробив верхнюю жестяную крышку, прострелили лопасть вентилятора, оцарапали картер и порвали один из проводов, основной залп немец с дьявольской меткостью уложил выше, прямо в кабину. Пулей оторвало с места трамблер, болтающийся на проводах, его пришлось половчее приткнуть в угол и для надежности примотать тряпкой. Валерка финкой отсоединил клеммы, скрутил оборванный провод и вставил его на место. Машину качнуло — кто-то полез чистить кабину, выбрасывая на дорогу осколки стекла. Удовлетворившись тем, что увидел под капотом вылез, захлопнул крышку и продолжил осмотр. В топливном баке красовалась аккуратная, пялящаяся в небо пустым глазом в блестящем кольце металла, дырочка. Он подобрал какой-то сучок и быстро обрезав его по размеру натуго забил ее. В кузове нашлось запасное колесо.

Меньше чем за сорок минут полуторка снова была на ходу. Валерка уперся рукой в капот и с силой несколько раз крутнул загогулину заводной ручки. Двигатель хрипнул, закашлялся, поперхнувшись первой порцией бензина, но потом застучал, издал уверенный рык. В кабине было относительно чисто, водой, принесенной в каске из канавы, все кое-как вымыли и выбросили все осколки стекла, однако жесткий смертный запах было деть некуда. Убитый водитель прикрутил в свое время на сиденье невесть откуда взявшиеся две плюшевых диванных подушки, крытых милым домашним репсом в синих маргаритках, проглядывающих из-под масляных пятен. Сейчас из косых рваных дырок в подушках торчали окровавленная пакля и конский волос. Когда Валерка уже поставил ногу на подножку, подошел мосластый и жестом, каким протягивают хлеб-соль, с застенчивой улыбкой протянул ему новенькие сапоги.

— Тут вот у одного были, в запасе. Ему они все равно не к спеху, на тот свет и в старых сбегает, а тебе вроде в самый раз. На вот, носи, женатик, за проезд…

Валерка ничего не смог сказать, потому что сапоги мосластый сунул ему прямо в руки и тут же залез в кузов. Валерка осмотрел подарок. Хорошие, крепкие сапоги, не кирзовые, хромовые, не иначе за много папирос или водки «добытые» у интендантов, а то и сделанные на заказ. Так и не пригодившиеся владельцу, с необношенными еще голенищами и без характерных складок возле мыска, с икорным блеском хорошо выделанной кожи. Валерка вздохнул, голосок у него в голове произнес с расстановкой «А ведь это в общем-то мародерство»… Встав на подножку он обратился к бойцам, уже забравшимся в кузов.

— Сидор там, где мой?
— Да тута, тута, в кузове.
— Положите, что ли в него… — Валерка протянул сапоги — Что хоть везли?
— Да все вперемешку… патроны есть, доски какие-то, вроде обмундирование… Мы тут покойников определили, брезентиком вроде покрыли, довезем в лучшем виде.
— Шо разговорилися-то? Крути баранку, молодой! А то досидымся до следующего фрица…

Валерка захлопнул за собой дверь и стронул полуторку с места. Тугой руль приятно дрожал в руках, двигатель подвывал, в лицо сквозь отсутствующие стекла и многочисленные дыры в крыше дул весенний ветер. Он снова почувствовал себя за рулем отцовского «паккарда», мощного, на пузатых, с белыми полосами, как гамаши на лакированных ботинках Спенсера Трейси в гангстерском фильме, шинах, сыто урчащего спрятанным в необъятном брюхе мотором. Из-за выбитого куска поворачивать руль на поворотах было неудобно, («как зубы у Стрижа»), но Валерка приноровился крутить его за спицы. Стали попадаться все новые безошибочно узнаваемые признаки покалеченной и обожженной войной прифронтовой полосы.
Разбитая деревенька, от которой остался только плетень да покрытые гарью выстроившиеся как на параде вдоль бывших улиц печи. Обгорелый сад, робко выпускающий из почерневших ветвей особенно заметные на угольном фоне ярко-зеленые листочки. Остатки сгоревшего грузовика на обочине — ржавая рама с рыжим комком раскуроченного двигателя и согнувшиеся от нестерпимого жара диски.

Деркач закричал, перекрывая шум двигателя: — Ось тут мы зимой немца держалы… Топчемся на месте, все за пять верст воюем. Направо давай.

По окраине леса бродили люди, стелился драными серыми одеялами дым от многочисленных костров и полевых кухонь. В небо тонкими лягушечьего цвета стволами нацелились расставившие винтовые лапы зенитки, с оружием на плече слонялись часовые. Полуторку остановило охранение.

— Кто такие?
— Свои, из госпиталей вертаемся. Во, бачь документ… — Деркач вылез из машины, обернулся к сидящим в кузове и во всю мощь сержантской глотки скомандовал — Документ кажи, хлопцы!

Проверив у всех документы, старший обошел кругом машину: — Откуда машина наша?
— Та на дороге подобрали, пострелянную, там двое в кузове лежат… куда все определить-то? Да и нам предписано майору Жукову явиться.
— Теперь вместо Жукова майор Скрябин из третьего. Дуй во-он туда. Там теперь штаб, там и Скрябин сидит
— А Жуков-то что? Утресь вроде звонили ему.
— Да черт его знает как. Сел после обеда пистолет чистить, а он возьми да пальни. Прям в сердце.
— Тьфу ты. Ну, царство ему небесное…

Валерка повел машину между землянок, позиций зенитной артиллерии, сваленных неряшливыми горами ящиков из-под снарядов, пушек, патронных цинков и пустых канистр, воронок, телег и палаток. По дороге не смогли разъехаться с идущей навстречу полуторкой и долго переругивались, отчаянно гудя сорванными клаксонами.

— А где ж фронт? — спросил Валерка не отрываясь от дороги.
— Та вона — Деркач приподнялся и показал куда-то вдаль на поле — и вон туды версты три и вон туды версты четыре. Усё наша полоса. Мы, конечно не полного состава, но тыщ восемь нас есть.

Деркач жадно оглядывал родной участок, — Смотри-ка нужники перенесли… Хоть не будем дерьмо нюхать летом… Во, зениток понатыкали… Гляди, новые…

Полуторка въехала на импровизированную  «площадь» и остановилась перед большой землянкой, рядом с которой стоял ЗиС, ощетинившийся антеннами.