Суоми. Часть 4-я.

…Заночевали, приткнувшись по чужим землянкам. Наутро майор Скрябин долго пронизывал стоящего Валерку лучистым взглядом прозрачной сапфировой воды голубых глаз. Слова он отвешивал мягко, но увесистыми, словно глиняные комья, порциями.

— Ну-с…

Так он говорил уже несколько раз с интервалом в пятнадцать минут, каждый раз долго вылавливая на Валеркином лице крохотную зыбь эмоций и снова ныряя внимательными глазами в глубины Валеркиного личного дела. Перед майором стояла целая батарея коптилок, как перед иконой в храме и глядел он словно Спас — строго и требовательно. Не на того напал. Следственные скитания смертным боем вбили в лицевые мускулы умение расслабляться и хранить совершенно никакое выражение.

— Ну-с… рядовой Мрачковский…- и минут через десять, после очередного просмотра страницы — ну-с…

Валерка все так же стоял навытяжку, удерживая на лице все ту же непроницаемо-внимательную гримасу. В землянке, разделенной на две «комнаты», дверь между которыми заменяло одеяло, в первом отделении сидел (точнее лежал головой на столе и сладко посапывал в подложенную пилотку) телефонист и прикорнул на лавке ординарец дивизионного особиста, из песчаных стен торчали корешки. Дух в помещении был легкий и в целом жилой, если бы у Валерки на плече была винтовка со штыком, то он бы воткнулся в пестрый из березовых бревен потолок.

Наконец Скрябин, казалось, снимая с плеч мешок с чем-то тяжелым, облегченно вздохнул, закрыл дело и хлопнул по обложке сухой белой, словно припудренной ладонью с длинными артистическими пальцами.

— По-немецки стало быть хорошо разговариваете?

Валерка вздрогнул. Скрябин говорил с ним по-немецки с теми отчетливыми мгновенными зависаниями и холодной остротой прусских согласных, с которыми говорил его дядя, академик. Которые у мамы приглушались ее окатанным наподобие балтийской гальки остазейским говором. Он говорил так, как будто его фамилия была не Скрябин, а, допустим, Кребс или Граббе — щегольски оттачивая каждый звук, вытянутый как до блеска надраенный носок сапога какого-нибудь прусского офицера.

— C детства разговариваю, товарищ майор. Это мой второй язык кроме родного.
— Здесь в вашем личном деле есть еще кое-что… Разряд по стрельбе.
— Так точно. Получил, еще когда был пионером — «Указано ведь, зачем переспрашивает?»
— Плаваете хорошо?
— Вроде бы да… Так точно, товарищ майор! «А это к чему?»

Внутри Валеркиной голову противными слизняками ползали тоскливые, как у волка угодившего одной лапой в капкан, мысли. «Ну вот и здравствуйте, приехали. У людей карточка учета личного состава. А у меня личное дело лежит у особиста и он подробно выспрашивает какие языки я знаю, да про детство… Дело пахнет керосином… По-немецки со мной разговаривает… Эх, кажется решил майор в подполковники махнуть — диверсанта в первый же день выявить. Попал ты, Валерий Алексеевич, из огня да в полымя…».

Скрябин снова перешел на русский. Голос у него был скучный и отчетливый, словно хороший патефон.

— Учитывая подробности вот этого личного дела, у меня есть мнение направить вас в особую группу. Обстановка на фронте вялая, поэтому в основном мы щупаем друг друга при помощи диверсионно-разведывательных групп. Пока что есть один усиленный взвод, этакая «дикая дивизия». Пойдете в группу капитана Шкурко, рядовым. Покажете  себя в деле — станете младшим сержантом и получите отделение. Ну, а за ошибку не мы — немцы с финнами спросят. Всё…
— Так точно, товарищ майор. Разрешите идти?
— Идите… Сидоров! Сидоров!!!

Приподняв одеяло, в комнату нырнул, покачнувшись, но ловко удержав равновесие, заспанный ординарец.

— Отведите рядового в расположение ДРГ…

ДРГ обитала в собственной длинной землянке, крытой побуревшим за зиму дерном. Прямо перед входом в утреннем тумане рыже горел костерок, над которым висел и распространял запах готовящейся картошки с тушенкой круглобокий закопченный котелок. Вокруг колдовал костлявый боец с мягким красивым еврейским лицом. Невдалеке двое, разложив на земле как достархан кусок брезента, чистили автоматы. Невысокий плотного сложения хмурый капитан с непокрытой головой курил папиросу, нежно сжимая кольцом грязных пальцев ее хрупкие голубовато-прозрачные бока.

— Вот, товарищ Шкурко. Пополнение.

Капитан, так же глядя в никуда чуть прищуренными глазами, кивнул и махнул рукой, отсылая ординарца. Когда тот ушел, капитан со вздохом сожаления плюнул на ладонь и с предсмертным шипом, воткнутая в слюну папироса погасла. Он запасливо положил ее за ухо и глянул на прибывшее «пополнение». Валерка вытянулся, напустил на себя чуть придурковатый вид, и внимательно всмотрелся в лицо своего нового командира.

— Здравия желаю, товарищ капитан. Рядовой Мрачковский для несения службы прибыл.
— Как звать? Откуда?
— Мрачковский, Валерий Алексеевич, осу…- Валерка горлом удавил это привычное и предательское продолжение «…жден по статье…». Откуда только взялась эта въевшаяся в глотку проклятая тюремно-лагерная частуха… Валерка мысленно обругал себя, — 1923 года рождения, товарищ капитан, уроженец города Москва. Призван 17 октября 1942 Тверским райвоенкоматом, потом 13 апреля Новосибирским военкоматом…
— Поня-я-ятно… Га-а-аражданин начальник, — перебил, умело изобразив блатной говор, Шкурко, — Фартовый? — в его голосе прорезались неприязнь и угроза.
У Валерки внутри вспухло снежно-белой пеной ледяное ситро бешенства.
— Никак нет, товарищ капитан. Политический…- негромко поправил он.
— Политический? Тогда прости брат… ладно, извини, блатных терпеть не могу… Политические они всякие бывают, у нас комполка был политический — оправдали его, направили на фронт сразу в сорок первом… Здесь у нас все равны — война все списывает, так что про все забудь. Где воевал? В штрафбате не иначе?
— Да не воевал я толком… Так…

Валерка пересказал историю своей первой и последней атаки.

— Стало быть ты у нас везучий и обстрелянный. Уже хорошо. Что умеешь по нашей разведывательной специальности? С техникой там, с языками, как в лесу себя чувствуешь?
— Вожу машину. Могу починить. Языки знаю — немецкий, французский, немного — английский. Стреляю хорошо. Охотился много, пока в Сибири жил. Память хорошая зрительная. Вот и все, товарищ капитан.
— Сойдет. Значит первое и главное: мы тут все одна ватага и на всякие там уставности в целом плевать хотели, когда под смертью каждый день ходим. Что потопаем, то и полопаем, живем как птицы божьи. Усвоил? Как тебя звать прикажешь, если по-простому?
— Валеркой можно звать
— Дерешься хорошо, Валерка? С боксом знаком?
— Да не жаловались вроде, как дерусь. С боксом не знаком, но учился савату.
— Французская борьба? Где?
— В спецколонии, тайком учились понемногу. Там у нас был такой Петька Карозелли, циркач. Ну и по пересылкам наблатыкался, приходилось с уголовными драться.
— Сейчас посмотрим, какой он там Картузелли. Скидывай все лишнее.
— Прямо здесь?
— А что, немец тебе матрас класть будет? Ничего, у нас тут песочек — Шкурко насмешливо прищурился, вытягивая ремень, — Только уговор — в зубы не бить и друг другу морды не портить, лупить с бережением. Портянки запасные есть? Руки обмотай…

Капитан проворно скинул бушлат, под которым оказалась не гимнастерка, а осиная полосатая тельняшка и засучил рукава, обнажив медно-красные бицепсы с синей грудастой русалкой на левом и чайкой на правой. Нырнул в землянку, вылез. Руки капитана грозными вихрами покрывали отличные теплые портянки, на левом запястье виднелся белый обруч нежной кожи с кружком от часов.

Валерка огляделся. Кашевар все так же колдовал над котелком, двое поодаль все так же спокойно перебирали автоматы. Он скинул сидор, распустил горло и нашарил в его ворсистом пространстве портянки. Бушлат аккуратно обернул вокруг автомата и положил все поверх сидора.

Встали друг против друга. Шкурко чуть сгорбился, высоко поднял руки, выглядывая грозно блестящими глазами из-за кулаков и закачал боксерский «маятник», мелкими шажками обходя противника по дуге. Валерка держал руки наоборот, левую, как учили, возле подбородка, правую свободнее, ниже, на уровне груди, покачиваясь на носках широко расставленных ног.
Бой закончился быстро. Шкурко сделал один удар, пришедшийся мимо отшатнувшегося Валерки, а тот коротким загребающим движением с силой ткнул капитана правой ногой чуть пониже колена. Шкурко навзничь завалился на песок, чувствуя как «отсушило» ногу.

— Ох… — Валеркин командир выдавил из себя улыбку — Можешь, парень… Нога-то моя жить будет?
— Будет. Это минут на пять, не больше, товарищ капитан
— Ножик или пистолет — не жить бы мне, Валерка, в настоящем бою.

Валерка мысленно поставил себе плюсик. Неторопливо, как опытный фокусник, он извлек из-за голенища ту самую финку, с которой не расставался даже в госпитале. И, подняв бушлат, вынул из специально устроенного кармана в подпоротой подкладке на спине свой «Парабеллум».

— Трофей? Надежная машинка. А ножик — дерьмо. Ты им просто не пробьешь шинель, проверено — Шкурко кряхтя встал и отряхнул штаны — немецкий ножевой штык под наши нужды хорош. Скоро добудешь… Пошли, стрельнем, посмотрим что ты за гусь.

Валерка оделся и закинул на плечо автомат.

— Каску-то ты оставь. Она тебе вообще не нужна будет, одна тяжесть. Вон, ко входу пока положи…

Валерка сделал как было сказано и пошел за прихрамывающим Шкурко в лес. Перед этим капитан сходил в землянку и принес горсть веселых желтеньких круглоносых патронов и два автоматных рожка.

— Из ППС ты, как я понимаю, почти не стрелял? — спросил, не оборачиваясь и не сбавляя хода Шкурко.
— Почему же, стрелял, товарищ капитан. Целый рожок, когда получал оружие.

Шкурко коротко и неопределенно хохотнул. В лесу, прямо под шумящими как прибой на постоянном ветру кронами сосен, было оборудовано маленькое стрельбище. Капитан сгрузил боеприпасы на сколоченное из ящиков подобие прилавка. Пахло влагой, прохладой и сосновой смолой.

— Располагайся…

Шкурко пошел вдоль ряда врытых в землю шестов, поправляя висящие на них уродливыми ржаво-коричневыми грибами или надевая упавшие на землю немецкие каски. Валерка прикинул расстояние. Метров пятьдесят, наверное. Проще простого. Он дождался когда Шкурко вернется к «прилавку», снял автомат с плеча, взвесил в руках надежную тяжесть оружия. Разложил приклад автомата, щелкнул предохранителем и оттянул назад искривленную рукоятку затвора. Со звенящим щелчком вставшая назад рукоятка оповестила о готовности к стрельбе.

Валерка прильнул щекой к холодному металлу и покрепче ухватил рубчатую как твердая кожа какого-то диковинного африканской ящера, рукоятку. Загнав ржавую каску в вилку прицела, Валерка коротко выбрал спуск. Автомат дробно дернулся. Между стволов сосен рассыпалась и разодрала тишину ахающая сухая трель потревоженного оружия. Каска мотнулась из стороны в сторону и свалилась наземь, прозрев еще несколькими дырками. Валерка сместил прицел и второй короткой очередью сбил следующую. Ладонь начала принимать тепло от нагревающегося оружия. Третья каска, получив пинка автоматной пулей, вороной завертелась на своем насесте и свалилась. Валерка скосился на капитана и усмехнулся.

Расправившись с четвертой и пятой касками, прицелился в шестую и снова выбрал спуск. Однако вместо хлопающей очереди и дрожи, автомат издал жалобный пустой щелчок. Валерка быстро передернул затвор, выбросив осекшийся патрон. Снова нажал на спуск. Снова щелчок и тишина. Еще раз передернул затвор. Валерка смутился. Неужто все расстрелял? Нет, было не больше двадцати выстрелов. Он отомкнул магазин. Сверху солнечно блестел патрон. Ничего не понятно. Валерка нашарил на земле два выброшенных патрона. Капсюли были целы. Боек даже не поцарапал их.

Подошел Шкурко, — Дай-ка сюда…

Попробовал выстрелить. Нахмурился: — Пошли посмотрим.

Они вернулись к землянке. Шкурко подошел к чистящим оружие бойцам и протянул им Валеркин автомат. Один, богатырского роста, взял оружие, раскрыл его, вгляделся…

— Блокадный… так его… в… на… Ленинград… фронту… мать. Говно…

— Все, Валерка, — Шкурко вздохнул, — считай автомата у тебя больше нет. Привет тебе, рядовой Мрачковский, из блокадного Ленинграда…
— Вот того бы умника, который додумался вместо человеческого бойка просто электросваркой на затвор капать, этим автоматом бы по голове осчастливить… — богатырь пальцами достал затвор.
— Значит все? Погиб мой автомат? — чувствуя сердцем мятный холодок уточнил Валерка.
— Погиб. Они там их черт-те знает из чего клепают. Скажи спасибо, что не в бою.

Богатырь тем временем извлек пружину.

— Еще хлеще. Смотрите, товарищ капитан, пружина перекаленная… Еще пара очередей…

Шкурко только плюнул, отвернувшись, злой параболой.

— Буняк фамилие мое, Петро, — богатырь сунул грубую короткопалую, пятнистую от оружейной смазки ладонь, продолжая другой сжимать за кожух жалобно распахнувший потроха Валеркин автомат.

Валерка пожал ее, твердую и шершавую как дерево.

— Ну, рядовой Мрачковский, поздравляю с прибытием в ДРГ, — проговорил Шкурко, — Вот и ваше первое задание, на проверку вашей пригодности. Приказываю в трехдневный срок добыть новое исправное автоматическое оружие вместо этого говна.

Валерка уныло представил себе беготню по полковым и дивизионным оружейным складам.

— Там, — капитан махнул рукой в лес, уточняя — На «той» стороне… Чтоб бумажки зря не ворошить.