Часть 2-я

На эти «пять» невыносимо долгих минут они присели на корточки. Валерка глядел на лица тех, с кем ехал в телячьем вагоне, и они вдруг показались ему невыразимо близки, милы и понятны. Люди… Ему вдруг захотелось бежать, поймать шанс и сбежать от всего этого бессмысленного сидения. «Все. Первая же пуля — моя. Как пить дать. Поскорей бы…».

Он вдруг услышал шум моря. Ни посвист, ни разговоры, ни стоны раненых и редкие ухающие залпы не проникали в его уши. Только ровный, немятежный и бездушно-величественный прибой. Валерка осмотрел поле. Справа — обструганная осколками и пулями рощица, слева обгорелые остатки домика, в который уткнулся, пьяно свесив на сторону черный хобот пушечного дула, немецкий танк, наполовину серый, наполовину обгоревший.»Наверное это от страха в ушах шумит».

Быков тут же разделил штрафников на волны. Сто в первую, сто во вторую, сто в третью.

— Идти вперед! Патроны экономить! Интервал между волнами — пять секунд! Кто повернет — тому смерть как шкуре и предателю. Заляжете у меня, сукины дети — так и останетесь лежать! — командирский рев Быкова сорвался на хрип, он прокашлялся, потом снова зарокотал.

— Да ладно уж пугать-то Аника-воин — тихо, но отчетливо пробурчал кто-то и в несколько колен беззлобно прописал всю генеалогию Быкова — пуганые мы…

Быков как ни странно промолчал. Зато взвился, исходя горловым сверлящим тенором командир, ответственный, видимо, за этот участок.

— Ах ты, шкура!

В два приема выдернув из кобуры пистолет, он несколько раз выстрелил. Три сотни голов повернулись на хлопки. На земле, дрыгая ногой, лежал тот самый уголовный, у которого до сих пор не сошел фиолетовый синяк от знакомства с кулаком Равиля. Так и попал, наверное, под облака, в уголовный свой блатной рай с бланжем… Масса штрафников грозно и неодобрительно загудела, подбираясь к свирепому реву. Кое-кто потянулся к прикладу винтовки.

— Ить как его… — прошептал кто-то, дыша луковым запахом.

Валерка услышал отчетливый щелчок предохранителя. Покосившись в сторону он увидел давешнего «лектора». Тот сидел на корточках, опустив приклад винтовки к земле, казалось в совершенно не боевой позе, но внимательная черная мордочка винтовочного дула смотрела точно в голову ревнителю дисциплины, впихивавшего пистолет обратно в непослушную кобуру.

Слитно чавкнули затворы. На сидящих на корточках штрафников уставились несколько автоматов. Валерка осторожно и медленно протянул руку и отвел склизкий от воздушной влаги ствол винтовки в сторону. «Лектор» покосился на него сумрачно и снова тихо щелкнул предохранителем. Серая штрафная масса уже не ворчала грозно, шипяще загудев, осела и затаилась.

В наступившей звонкой и мятой тишине было слышно бормотание. Равиль стоял на коленях и мазал по лицу руками, иногда выставляя их перед собой на манер раскрытой книжки, прикрыв глаза выпуклыми чуть синеватыми веками. «Молится» — равнодушно подумал Валерка.

— Слышь, молодой, а молодой… — опять зашептал «луковый» — ствол ты мой, зазря отвел. Я б его с легкой душой, живодера, в расход, шлепнул… Ладно. Ты, это… В общем везучий ты…

Валерка при этих словах громко хрюкнул. Пересказывать «луковому» события последних пяти лет своей жизни, да еще в такой момент было бесполезно. Поэтому Валерка кивнул, энергично, так, что пилотка без звездочки съехала на нос.

— Не, ты не сумлевайся. Я таких вижу. Фарт у тебе есть, молодой! Я за тобой побегу, авось вдвоем пролезем как-нито… Ты держись меня, а я буду за тобой — у тебе фарт, у мене навык. Я ить четвертый раз эдак хожу… ты, значит, как совсем туго станет — падай и лежи как мертвяк. Свечереет — до своих отползем…

Валерка задрал голову и посмотрел в небо. Там, совершенно безразличными хлопьями, как серое молоко в чашке свинцового кофе, расплывались облака. Шестым чувством, чувством времени, он отметил, что секундная стрелка отстригла уже гораздо больше, чем пять, и даже десять ломтиков времени. Сосед все что-то бубнил, а Валерка отчаянно пытался, как это положено в книжках, перебрать всю свою жизнь. То ли врали писатели, то ли жизнь получалась слишком короткая, то ли в голове все путалось, все какая-то околесина лезла — лошадка на полозьях, сосед по дому в Спасо-Наливковском, кривоногий кавалерист, странный большой человек в кожаном реглане с сияющими золотыми пропеллерами («Смотри, Валерик, это твой тезка, дядя Валера»), запах осенней листвы на бульварах, отцовский френч, остро пахнущий бензином «паккард» на колесах с хромовыми спицами, бритые затылки ребят в спецколонии, снова лошадка, привкус шоколадных конфет, Большой театр — сияние, грохот аплодисментов, потом свет в лицо «Гаденыш! Не смотри на меня волком!», инвалид на тележечке…

— На вот… — «луковый» подтолкнул Валерку локтем.

Осторожно, держа руку близко к земле, сосед протянул ему что-то. Валерка, приклеив взгляд к капитану Быкову и маленьким черным дырочкам, смотрящим на него со всех сторон, тихонько протянул руку. Финка. Маленькая, гладкая, с эбонитовой черной ручкой, любовно наточенная и припрятанная до времени. Валерка вспомнил, как в пересылке, старый уголовник дядя Петя, скаля почерневшие пеньки страшных зубов, учил «малолеток»-политических выживать в зверьем мире уголовных. В том числе и пользоваться такой финкой.

— Запомните, пацанва, в этом мире только одна правда — кто кому глотку порвет, тот и король. Перо держи ласково, как карандашик. Пятку упры в ладонь. Пальцы (он делал странное ударение на «ы») распусти, только мизинцем да безымянным держи. Пиши пером когда попугать хочешь, когда мокрое дело делаешь — упри пятку в ладонь и пыряй. Пырнул, значит, и отскочил, осмотрелся. Кто первый кого замочит — того и жизнь.

Прикосновение прохладного эбонита: округлое, уверенное и гладкое успокоило. Валерка вновь ощутил свое тело: голодное, холодное, но молодое, жилистое и злое до жизни.
— Нельзя… — разлепил он губы
— Чё нельзя-то?
— Отдариться нужно — слова доставляли Валерке какую-то особенную утомительную работу — монет нету.

Подумав немного, он открутил с шинели пуговицу и дал ее «луковому».

— Ну ты чудной, — зашипел сосед, принимая подарок в сложенную ковшиком ладонь — ты что, приблатненный?
— Нет… Я политический…
— Один хрен… Они сейчас все перед богом встанут, и блатные и политические, и те кто просто так от большой удачи. Мы с тобой тута останемся, они — к богу в рай, — убежденно шмыгнув носом, горячо забормотал «луковый».

…В то, что «фарт» великое дело — Валерка убедился только что, на собственном опыте. Шаг, один только шаг вправо или влево «…побег, стреляю без предупреждения» — и он валялся бы сейчас разорванный пулями, а не наслаждался жизнью, уткнувшись лицом в грязь.

Зашипела спичка. Немец с шумом затянулся сигаретой и сплюнул.

— Ладно, Йохан, перекур. Русские до обеда не полезут, сходи, позови Ганса и этого, новенького… как его…
— Циглер… Антон Циглер.
— Да, и новенького тоже позови. Минометчикам ничего не говори. Пусть лапу сосут или свои мины облизывают.
— Ладно. Тушенка?
— А как же — Валерка почувствовал, что немец улыбнулся — высшей марки, с орлом и свастикой. Ну, и к ней кое-что припасено. Только с новенького две сигареты, за выпивку. Есть хлеб, вчера выменял у Андреаса полбуханки и три яйца, которые еще сегодня утром были у квочки в заднице.

Курт изобразил губами кудахтанье. Оба немца рассмеялись.

Валеркин рот взрывом наполнился слюной. Немцы так аппетитно обсуждали свою еду, что в животе болезненно забурчало. Он попытался посмотреть вперед. Из-за съехавшей на землю пилотки виден был только краешек бруствера и верх немецкой каски. Вторая каска неторопливо удалялась… До бруствера все же гораздо ближе. Метров все-таки около десяти или пятнадцати. Пробежать можно за пару секунд. Неужто они вчетвером обороняют этот окоп? Неужто эти четверо смеющихся жирным хохотком немцев уже второй раз за сегодня срезали пулеметным огнем несколько сот человек?

-…Подъем! — истошно завопил выскочивший из-под земли, из черного провала неряшливого блиндажика, крытого кривыми березовыми стволами, сержант-связист — Приказано атаковать!
И тут же обратно сиганул в свою кротовую дыру.

Быков поправил ремни. Его лицо налилось сизой яростью. — Ррыота-а-а! Вперед!

Штрафники приподнялись с земли и не успев еще разогнуться, побежали вперед, туда, куда тряс кулаком их начальник. Бежали они не особо опрятно, полусогнувшись, выставив косо вперед дула винтовок — у кого с блестящей иголкой штыка, у кого без — тряско бежали в молчании, оставляя за собой клочки пара.

Земля мягко отдала в ноги, когда Валерка перескочил окоп и закосив по-волчьи назад одним глазом, увидел, как на бруствер синхронно легли направленные им в спину автоматы. Сухо, как пастуший кнут, хлестнули несколько неровных выстрелов из винтовок. За спиной солидно и редко зататакал станкач, посылая поверх голов атакующих штрафников строгие уведомляющие трассеры.

Валерка бежал и весь мир сконцентрировался в двух ощущениях — толчки и удары земли в ноги и поле, превратившееся в серый коридор, с размазанными дымящимися стенами. Откуда-то надавило на уши, как подушками отсекло и смазало все остальные звуки. Вперед, вперед… Ему уже казалось, что он видит лицо немца, скривившегося, прижмурившего один глаз, а вторым наводящего свою винтовку Валерке в грудь.

Выстрелы винтовок захлестали воздух гораздо чаще. От топота ног гулко проседала земля.
И тут пришли другие звуки. Сперва он услышал с другого конца серого коридора металлический свистящий «пу…», а через несколько секунд комариное пение — «ззззык!» — и между атакующими штрафниками вырос буро-пламенный куст. Людей раскидало в стороны, некоторые как подстреленные зайцы падая, перекувырнулись через голову. Валерка на секунду обернулся. Взгляд прыгал, но он хорошо видел, как за ним бегут плотненький «луковый» и Равиль, сосредоточенно сопящий и зло блестящий своими рысьими, чуть удлиненными глазами.
Немецкие минометы засыпали полосу перед собой огнем и осколками, из неглубоких воронок поднимался едкий чесночный дымок. Три неровных линии штрафников превратились в много кучек, сосредоточенно бегущих вперед. Валерка прикинул, что выбило человек сорок или шестьдесят. На бегу стали попадаться холмики в бурых шинелях, лежащие кто крестом, кто скорчившись, кто на боку… Перескочив через такой холмик Валерка услышал новую ноту, добавившуюся в какофонию атаки. Над головой, справа и слева, пролетели короткие «фюйть!» и тут же их догнал быстрый, захлебывающийся, твердый как гвоздь и с таким же металлическим привкусом, лай немецких пулеметов. Валерка отчетливо видел, как из дул, вертящихся направо и налево, не прекращаясь плещет словно шелковый платок на ветру, желто-белая редиска пламени. «Луковый» до того бежавший бойко и уверенно вдруг как-то соскучился лицом, его потянуло наискось в сторону, пробежав еще пять или шесть пьяных шагов он переломился в поясе, на мгновение завис в этой дурацкой позе и плюхнулся лицом вниз в грязь.

Рев немецких пулеметов оглушал, он прижимал к земле он давал понять, что скрыться на этом грязном пятачке некуда. Снова хлестнуло десятком винтовочных выстрелов. До немецкого бруствера оставалось около сорока метров. Штрафники в единую глотку издали звериный рев убиваемых и готовых убивать животных и теперь уже бежали в полный рост.

Валерка тоже заорал: — А-а-аа-а-а-а!!!
Бегущий сзади Равиль выводил на свой лад: — Э-э-аа-а-а-а!

В немецком окопе сиротливо хлопнули несколько гранат. До бруствера оставалось не больше двадцати метров. В этот момент Равиль оборвался и, сказав какое-то странное булькающее слово «Грррбмх!», подпрыгнул и начал валиться вперед…