Джамиля, Саида, Лейла, Хафеза, Зарина … Гюльчатай!
И все со мной, все для меня. Танцуют на морском бережку под нежную восточную музыку, одетые в полупрозрачные эротические одеяния. А я, я красноармеец Сухов, которого и пуля не берёт, и бандиты не пугают. Хорошо!
А почему мне кажется, что одна похожа на одноклассницу Ленку, которая нравилась в седьмом, другая – на Инку, что провожал в десятом, а третья на учительницу рисования Ирину Владимировну, которая в школьные годы была эталоном женственности?
Но что это? Что за хрень, что за вонища? Бигус! Тушёная квашеная капуста! Сегодня четверг! О, чёрт: морской песочек вдруг превратился в серо–бежевую капустно–морковно–соляную массу, Гюльчатай — в сгорбленную старуху, обутую в резиновые сапоги, при грязном халате и укутанную шерстяным платком так, что только сизый нос торчит. Она топчет ножищами эту массу, что–то бессвязно–скрипуче бубня под нос. Остальные внезапно обернулись жирными поварихами – полтора на полтора — в белых халатах с тестообразными мордами, угрожающе размахивающими половниками.
«По–о–дъём!»
Сон закончился. С построения сотни заспанных, угрюмых, взъерошенных, одетых в кальсоны молодых тел начинался очередной день военно–космической акамедии. Зарядка–завтрак–занятия–обед–самоподготовка–ужин–вечерняя прогулка–просмотр «Времени»–личное время–поверка–отбой. И так день ото дня.
И всегда рядом Он! Старшина!
О, старшины и сержанты! На них держатся все армии мира во все времена. Именно они являются тем цементирующим раствором, что превращает хаотически движущиеся индивидуальные частицы в однообразную, тягучую, тяжкую, бесцветную, беспросветную могучую массу, коей и являются воинские образования.
На вид, как правило, это плотный, подвижный, сбитый крепко мужичок с громким выразительным голосом. По выражению лица – он всё видит, обо всём знает, ничему не удивляется. Он всегда прав, и не допустит никакого иного мнения. Как следствие – клички, которые народ присваивает своим младшим командирам. Старшину курса годом раньше прозвали «Дуб І», курсом позже «Крыса» или «Сука», третьего «Айрон попер» (то есть «железная жопа»), а с другого факультета – «Вова – бычий х…й» … Я и сейчас иногда как–бы слышу его голос, вспарывающий по утрам пространство улицы Красного Курсанта, словно пулемётная очередь на рассвете: «И ряз, и ряз, и ряз, два, три … Ты чё там дрыгаешься, человек? Нука стал в строй! Выше ногу!» Ну а как ещё придать подобие порядка табуну из сотни морд: хитрожопых и наивных, романтиков и циников, умных и преданных …
Фамилия нашего была, скажем, Бодун. В общем, мужик он был ничего, не подлый, не гадкий, но всё–таки какой–то не такой. Вот учёные: всё ищуть–копают реликтового, понимаешь, гуманоида, недостающее звено эволюции, обезьянолюдя. А чё рыться – вот же он. Наш Шурец – как мы его звали за глаза. Ручищи длиннющие, морда обезьянья, уши – лопухи, ноги кривые, размера 48–го, волосатость тела повышенная. Атавизьм некий? А команды его:
«Кус (это «курс»), ранясь! Сырна!»
Вечером, после ужина, или, как у нас выражались – «порубав дерьмища» (надо сказать, что в курсантской столовой готовили на удивление отвратно, но норму закладки продуктов соблюдали) – вечерняя прогулка. С песней!
Армейские песни!? Это эталон, то ли убогости, то ли чёрного юмора. По тупости они соперничали лишь с советскими песнями о любви. Героем строевых песен, как правило, был некий солдат–биоробот, исполненный круглосуточного желания только служить, ходить строем и исполнять приказы, испытывающий фетишизм, как сказали бы сейчас, к полковому знамени и неестественную любовь к командиру. Кто их только сочинял?
Решили у нас, значит, разучить новую дубовую армейскую песню. Не знаю, чем старая не нравилась. В старой пелось «когда рогаты для солдата», и я представлял бедных военнослужащих марширующих строем в касках, украшенных большими рогами. Подруги на гражданке постарались? Потом я разобрал, что это «как дорога ты для солдата …»
В новой, содержательное содержание которой не запомнилось, был куплет–рефрен:
«Курсант отличник армии–маяк, курсант маяк: так на него держи равненье…»
Выстроил нас старшина. Давай мучить, вымучивать. Ну раз пропели. ну два, пять, стало надоедать …
А Бодун: «Песню за–а–апи–и–ивай!» Не нравится, знать, исполнятели. Да что мы — хор им. Пятницкого.
А тут кто–то возьми, да и пусти по строю: «Бодун мудак!» Сразу так слаженно пошло:
«Курсант отличник армии–маяк, Бодун–мудак! Так на него держи равненье …»
Шурец услыхал, морду вертит туда–сюда, сюда–туда. А не придраться: поют военнослужащие, с азартом, с вдохновением, с огоньком. А что поют – извините, может вам послышалось?
В общем, не прижилась эта песня у нас. Так с «рогатами» и промаршировали до офицерских погон.
Недавно был на годовщине выпуска. Чудны дела твои, Господи. Гордость курса (то есть активисты и стукачи) стали серой массой, а то и вовсе спиваются, а серые неприметные когда–то ребята стали гендиректорами или успешными бизнесменами. Спасибо им за отличную организацию встречи.
Курсовой офицер, что пытался меня перевоспитывать, вёл себя, как скоморох и погладывал масляными глазками на мою жену. Другой его коллега по кличке Мерзавчик – в розыске.
А Шурец? Не был, и, говорят, ушёл из армии одним из первых? Почему, никто не знает …
Ты уж извини нас, Александр! Зла не держи, если имеется. Такая твоя была должность.
А я, уже немолодой мужик, за плечами которого многолетняя выслуга в СССР и РФ, хочу сказать, что анекдотичная дубовость армейской действительности является логичной и нужной. Люблю военную форму за её законченность. Мундир мой висит и ждёт того часа, когда его и меня заключит в объятья другой – деревянный.
Неприятно смотреть, как упал уровень строевой слаженности во время парадов на Красной площади. Что поделать: Сталин, Ворошилов, Жуков, Малиновский, Гречко – это были Личности, хоть и не всё мне в них приемлемо. В теперешнее время всплывают другие «герои».
Стал любить поэзию (родную в первую очередь), классическую музыку, джаз, фолк (родной в первую очередь) и даже … военные оркестры с плац–парадами.
Но советские армейские песни? Увы …
И все со мной, все для меня. Танцуют на морском бережку под нежную восточную музыку, одетые в полупрозрачные эротические одеяния. А я, я красноармеец Сухов, которого и пуля не берёт, и бандиты не пугают. Хорошо!
А почему мне кажется, что одна похожа на одноклассницу Ленку, которая нравилась в седьмом, другая – на Инку, что провожал в десятом, а третья на учительницу рисования Ирину Владимировну, которая в школьные годы была эталоном женственности?
Но что это? Что за хрень, что за вонища? Бигус! Тушёная квашеная капуста! Сегодня четверг! О, чёрт: морской песочек вдруг превратился в серо–бежевую капустно–морковно–соляную массу, Гюльчатай — в сгорбленную старуху, обутую в резиновые сапоги, при грязном халате и укутанную шерстяным платком так, что только сизый нос торчит. Она топчет ножищами эту массу, что–то бессвязно–скрипуче бубня под нос. Остальные внезапно обернулись жирными поварихами – полтора на полтора — в белых халатах с тестообразными мордами, угрожающе размахивающими половниками.
«По–о–дъём!»
Сон закончился. С построения сотни заспанных, угрюмых, взъерошенных, одетых в кальсоны молодых тел начинался очередной день военно–космической акамедии. Зарядка–завтрак–занятия–обед–самоподготовка–ужин–вечерняя прогулка–просмотр «Времени»–личное время–поверка–отбой. И так день ото дня.
И всегда рядом Он! Старшина!
О, старшины и сержанты! На них держатся все армии мира во все времена. Именно они являются тем цементирующим раствором, что превращает хаотически движущиеся индивидуальные частицы в однообразную, тягучую, тяжкую, бесцветную, беспросветную могучую массу, коей и являются воинские образования.
На вид, как правило, это плотный, подвижный, сбитый крепко мужичок с громким выразительным голосом. По выражению лица – он всё видит, обо всём знает, ничему не удивляется. Он всегда прав, и не допустит никакого иного мнения. Как следствие – клички, которые народ присваивает своим младшим командирам. Старшину курса годом раньше прозвали «Дуб І», курсом позже «Крыса» или «Сука», третьего «Айрон попер» (то есть «железная жопа»), а с другого факультета – «Вова – бычий х…й» … Я и сейчас иногда как–бы слышу его голос, вспарывающий по утрам пространство улицы Красного Курсанта, словно пулемётная очередь на рассвете: «И ряз, и ряз, и ряз, два, три … Ты чё там дрыгаешься, человек? Нука стал в строй! Выше ногу!» Ну а как ещё придать подобие порядка табуну из сотни морд: хитрожопых и наивных, романтиков и циников, умных и преданных …
Фамилия нашего была, скажем, Бодун. В общем, мужик он был ничего, не подлый, не гадкий, но всё–таки какой–то не такой. Вот учёные: всё ищуть–копают реликтового, понимаешь, гуманоида, недостающее звено эволюции, обезьянолюдя. А чё рыться – вот же он. Наш Шурец – как мы его звали за глаза. Ручищи длиннющие, морда обезьянья, уши – лопухи, ноги кривые, размера 48–го, волосатость тела повышенная. Атавизьм некий? А команды его:
«Кус (это «курс»), ранясь! Сырна!»
Вечером, после ужина, или, как у нас выражались – «порубав дерьмища» (надо сказать, что в курсантской столовой готовили на удивление отвратно, но норму закладки продуктов соблюдали) – вечерняя прогулка. С песней!
Армейские песни!? Это эталон, то ли убогости, то ли чёрного юмора. По тупости они соперничали лишь с советскими песнями о любви. Героем строевых песен, как правило, был некий солдат–биоробот, исполненный круглосуточного желания только служить, ходить строем и исполнять приказы, испытывающий фетишизм, как сказали бы сейчас, к полковому знамени и неестественную любовь к командиру. Кто их только сочинял?
Решили у нас, значит, разучить новую дубовую армейскую песню. Не знаю, чем старая не нравилась. В старой пелось «когда рогаты для солдата», и я представлял бедных военнослужащих марширующих строем в касках, украшенных большими рогами. Подруги на гражданке постарались? Потом я разобрал, что это «как дорога ты для солдата …»
В новой, содержательное содержание которой не запомнилось, был куплет–рефрен:
«Курсант отличник армии–маяк, курсант маяк: так на него держи равненье…»
Выстроил нас старшина. Давай мучить, вымучивать. Ну раз пропели. ну два, пять, стало надоедать …
А Бодун: «Песню за–а–апи–и–ивай!» Не нравится, знать, исполнятели. Да что мы — хор им. Пятницкого.
А тут кто–то возьми, да и пусти по строю: «Бодун мудак!» Сразу так слаженно пошло:
«Курсант отличник армии–маяк, Бодун–мудак! Так на него держи равненье …»
Шурец услыхал, морду вертит туда–сюда, сюда–туда. А не придраться: поют военнослужащие, с азартом, с вдохновением, с огоньком. А что поют – извините, может вам послышалось?
В общем, не прижилась эта песня у нас. Так с «рогатами» и промаршировали до офицерских погон.
Недавно был на годовщине выпуска. Чудны дела твои, Господи. Гордость курса (то есть активисты и стукачи) стали серой массой, а то и вовсе спиваются, а серые неприметные когда–то ребята стали гендиректорами или успешными бизнесменами. Спасибо им за отличную организацию встречи.
Курсовой офицер, что пытался меня перевоспитывать, вёл себя, как скоморох и погладывал масляными глазками на мою жену. Другой его коллега по кличке Мерзавчик – в розыске.
А Шурец? Не был, и, говорят, ушёл из армии одним из первых? Почему, никто не знает …
Ты уж извини нас, Александр! Зла не держи, если имеется. Такая твоя была должность.
А я, уже немолодой мужик, за плечами которого многолетняя выслуга в СССР и РФ, хочу сказать, что анекдотичная дубовость армейской действительности является логичной и нужной. Люблю военную форму за её законченность. Мундир мой висит и ждёт того часа, когда его и меня заключит в объятья другой – деревянный.
Неприятно смотреть, как упал уровень строевой слаженности во время парадов на Красной площади. Что поделать: Сталин, Ворошилов, Жуков, Малиновский, Гречко – это были Личности, хоть и не всё мне в них приемлемо. В теперешнее время всплывают другие «герои».
Стал любить поэзию (родную в первую очередь), классическую музыку, джаз, фолк (родной в первую очередь) и даже … военные оркестры с плац–парадами.
Но советские армейские песни? Увы …
