Финские гвозди. Часть 2-я.

Затвор встал в заднем положении. Давясь ледяным воздухом он полез за пазуху, выкрутил из неподатливой ткани обойму, обдул желтые пальцы патронов от каких-то крошек и шерстинок и трясущейся рукой впихнул в пазы. Магазин с дробным стуком принял патроны и получившая под зад обойма, жалобно звякнув, кувыркаясь полетела вперед, на снег. Сердце прыгало, веером разбрасывая по сосудам пули коротких кровяных взрывов.

Валерка куснул жгучий жесткий снег, зубы заломило. Языком перекатывал колючую крупу, чувствуя постепенно, как она превращается в округлые ледяные дробины. Глоток противной безвкусной воды прокатился по пересохшему горлу.

Валерка посчитал какие он ошибки сделал: перенервничал когда целился, не менял позицию, в запале на несколько секунд остался с пустым карабином. Но самое главное — снайпера он спугнул. Жаль, что не сразу наповал. Теперь сюда не сунется, а если и сунется, то будет осторожен — знает, за ним охота. То, что снайпер не стал стрелять второй раз, для того, чтобы довершить начатое — хороший знак.

Ноги чесались вскочить и побежать обратно. В тепло землянки, к тушенке, к брусничному чаю и нарам, на которых можно вытянуться и честно проспать шесть или семь часов, наплевав на все и всяческие обстрелы. «Лежи, дурак! — сам себе приказал Валерка — Если бы даже я подождал, то уж этот-то подавно дождется».

Так он, дрожа от холода, навалившегося на него, как только прошло возбуждение драки, пролежал до сумерек. Когда раненое упавшим солнцем небо залилось закатной кровью. В серо-синем как папиросный дым свете умирающего дня он с треском оторвал примерзший к настилу маскхалат, дождался когда окончательно засинеет и спиной, не выпуская из рук карабина, пополз на коленях назад. Отполз за пригорок, поднялся, ругнулся от неожиданной боли в сведенных напряжением ногах. И, петляя зайцем, побежал, разбрызгивая сухо шуршащий снег, в сторону своих, время от времени прислоняясь спиной к стволам одиноких сосен, чтобы перевести дух.

Четыреста метров пробежать — да пожалуйста, но летом. А сейчас, по колено в снегу, падая, на лету задирая карабин — тяжко. Темнота из папиросной достаточно быстро становилась чернильной. Из-за черной пилы лесных верхушек показался сперва неуверенный, а потом сияющий новым серебром, погрызенный небесными мышами кусок лунного сыра.

Ухнул в темноте по шею в засыпанную снегом воронку. Мотнул головой, отплевываясь, еще выше задрал карабин. Горсть жгучего снега завалилась за шиворот. Выматерился, начал левой рукой прокапывать себе путь.

— Что орешь, нечистая сила? — откуда-то сверху спросил хриплый высокий голос
— А?

Валерка завертел головой в поисках источника звука. Из-за вывороченного взрывом пня с тяжеловесной основательностью поднялся сжимающий в лапе винтовку с оптическим прицелом небольшой белый медведь. Луна зло блеснула, проникнув под привес маскхалата, в отразивших его глазах.

— Чуть башку твою дурью не прошила. Думала финн… Демаскируешь, гнида! Придется из-за тебя позицию  менять…

Он вылез из воронки, отряхнулся. «Хм… «прошила»?». Надо было как-то выходить из идиотского положения.

— Разрешите представиться, мадемуазель — ефрейтор Мрачковский, нахожусь здесь, изображая снайпера…
— Кобелизм взыграл, товарищ ефрейтор? Младший сержант Шилова. Слушаем приказ старшего по званию: смирно-вольно-шагом марш отсюдова. И мухобойку свою трофейную смотрите снегом не забейте…
— Есть смотреть, товарищ младший сержант…

Пытаясь изобразить строевой шаг в снегу, Валерка неловко отдал честь и развернулся. Чуть не упал. Получился еще больший идиотизм. Отошел шагов двадцать, зло плюнул и пожалел — мокрые от слюны губы тут же стальными пальцами захватил мороз…

…- Валерка, уставай швыдче! Немцы обстреливают! Пристрелочный был!

Мрачковский застонал спросонья, протирая глаза. Усталая мысль — «Черт, как в театр на спектакль — «третий звонок», так его перетак…».

За две недели засад и бесцельной беготни по лесу удалось убить одного из снайперов — возвращающийся с «ночной прогулки» Шульман прирезал финна со снайперской винтовкой в трехстах шагах от переднего края. Больше в актив не удавалось занести ничего, кроме стреляных гильз на обнаруженных позициях, да куска сукна, который Валеркина пуля вырвала-таки из вражеской полы. Разведрота устала и подошла к тому пределу, за которым люди начинают совершать ошибки. А чего может стоить такая ошибка — никому не хотелось думать.

Буняк уже тряс и расталкивал остальных. Послышались кашель, мат, кряхтение. Где-то вдалеке бухнуло. С потолка посыпалась мелкая песчаная пыль.

— Встаю, встаю Буняк. Все равно ведь по нашей землянке не попадут… «Сволочи, когда ж они дадут выспаться? Автомат заряжен, шапка, валенки…»

Наскоро одевшись, похватав оружие и каски, разведчики высыпали из землянки. Кто-то держал ремень автомата в зубах, ловя руками концы ремня, иные нахлобучивали шапки.

В угольном ночном небе сияли белые звезды. Со стороны переднего края дрожал унылый трупно-голубой свет немецких осветительных ракет. Шкурко невозмутимо сидел на бревнышке, просовывая ногу в голенище валенка, его лицо периодически озарялось розовым рассветом самокрутки.

— Все? Добро. По щелям, — командир криво усмехнулся, — товарищи тараканы.

Разведчики, костеря страдающих бессонницей немцев, разбежались по неглубоким окопчикам. Валерка, Бакланов, Шульман и Иванов набились в один окопчик, скрючившись в нем так, чтобы не торчала наружу голова. Противная тишина. Было слышно шумное дыхание людей.

Немцы с математической точностью выдержали промежуток между залпами. Семнадцать секунд.

В тишине внезапно послышалось нарастающее шуршание, заставляющее вжиматься лицом в землю, спину соседа по окопу, одновременно чувствуя, как к тебе прижимаются еще несколько людей. Чем ближе к попаданию — тем громче шорох. Перед самым ударом его на секунду обрезает.

Ночной лес на мгновение озаряет желто-розовая вспышка, потом удар, приходящий из-под земли, подбрасывает вцепившихся в ее корявую грудь людей, а потом доской сверху, посылая как теннисный мяч обратно вниз, лупит гулкий раскат взрыва. Валерка, откровенно говоря, сбился со счета — какой именно это был обстрел. Первый, второй, сто второй. Все они кажутся как последний. Как ни привыкнешь — все равно сосет под ложечкой, все равно против воли хочется бежать, просочиться в какую-нибудь щель, как можно глубже.

Разведчики стояли в стороне от основных сил дивизии, ближе к линии окопов. Снаряды крупного калибра обычно ложились гораздо дальше, в районе основного расположения. Средний калибр был «привилегией» переднего края. Здесь, в этом не поделенном калибрами пространстве, родилась поговорка «Нам только кривой снаряд да пьяный наводчик страшны».

Отгрохотал один залп. Снова семнадцать секунд противного как столярный клей ожидания…

В новом залпе видимо попался тот самый кривой снаряд. Грохнуло над самым ухом.

По земле рвануло горячим вонючим ветром, завизжали разлетающиеся в стороны осколки гранитного валуна.

— Твою мать… — отчетливо произнес откуда-то сбоку голос Бакланова.
— Целые все? Доложить по окопам! — донесся крик.
— Под березой все.
— На отшибе все.
— Соседи ихние все.
— У тропки все целые.
— «Командирский» — все, какие рядом тоже все.

Очередной доклад заглушило залпом. Снаряды рвались в расположении дивизии.
Снова семнадцать секунд тишины.

— Может ну его, товарищ капитан? Они ж вон с каким перелетом кладут…
— Неделин, ты? Я вот тебе сейчас дам «ну его»! — зарычал из соседнего окопа старшина Приходько, — А ну сиди, чтоб тумкалка ниже бзделки была!

Рухнуло еще несколько залпов. Забившиеся по щелям люди уже не обращали внимания на снаряды. Откуда-то шел махорочный дым, откуда-то несся богатырский храп.

— Буняк…
— Буняк, скотина!
— Разбудил всех, теперь дрыхнет! Эй, Петро, не спи, помидоры отморозишь!

Выплюнув по советским войскам норму снарядов, немцы успокоились и, видимо, решили поспать. Осела снежная пыль, сдуло дым, отпадали дробные мелкие камешки.
Разведчики, выбивая из рукавов и штанин пыль и счищая смешанный со снегом песок, начали вылезать из укрытий, не переставая перебирать всю немецкую родню, от Гитлера до правнуков неизвестных артиллеристов. Кто-то, кашляя, рассказывал «как он сейчас задрыхнет».

Шкурко свернул длинную козью ножку — не от желания покурить, а от баловства — и сейчас ее интенсивно раскуривал, окутываясь клубами вкусного дыма. Огонек дышал в ночи, яркий как трассер…

Фюйть!

Козья ножка, стрельнув махоркой, надломилась и повисла на кусочке бумаги в сантиметре от губ капитана.

Вслед за этим по лесу — «грр-р-р-рх…» прохрустело меж стволов недоброе тихое эхо.

Шкурко как сноп рухнул, где стоял, перекатом завалился за лежащее бревно.

Истошный крик «Твою мать, командира убило!!! Снайпер!!!». Всех будто окатили ледяной водой. Солдаты моментально рассыпались по укрытиям и открыли беспорядочный огонь в сторону леса. Потом, после полуминуты бессмысленной пальбы в ночь, стрельба как-то сама собой стихла.

Снайпер все равно уже ушел.

«Убитого» капитана оттащили в землянку. Там Шкурко, прижимая окрашивающийся розовым снег к разбитому лбу над бровью — падая, он приложился о лежащий на земле сук — снова закурил. Щурясь и моргая одним глазом из-за текущей воды, капитан сделал несколько затяжек.

— Ну, господа-товарищи, считаю произошедшее за наглость. Петро, дай-ка еще снежку…

Шкурко выкинул пропитанный кровью снег в ведерко, взял горсть свежего, шипя и кривясь, но, не забывая затягиваться, приложил к разбитой брови.

— Эта гадюка винторылая теперь на нас лично охоту открыла. Поняли, кто им хвост прищемить может, начали соображать, что с нами делать. Дай-ка еще снежку… Так… Значит я сейчас убит и покоюсь вечным сном. Тоже, конечно, дурак… Табачку захотелось… Пакет дайте…

Шкурко замотал голову бинтом.

— Ух, ну ладно. Чалму навертел, будем думу думать… Что скажешь, Григорий Иванович?

Приходько хмыкнул — мол, ну ты и задачи ставишь, товарищ капитан.

— Вытаскивать надо снайперов. На открытое место. В лесу мы их не поймаем. Приманивать, значит…
— Угу… Хорошо бы и снайперов своих поставить. Как в ту войну.

Снайперы прибыли через три дня, стоившие дивизии лейтенанта связьбата, двух рядовых стрелков и ротного старшины.

Две сосредоточенные, похожие друг на друга как близнецы, белесые девахи под командой третьей и два парня — один низенький, похожий на старичка-боровичка — стрелок, второй — прикрывающий, хрупкий, остроскулый, похожий на статуэтку из темной меди башкир.

«Рота Шкурко» была разбита на отделения. Отделения получили лыжи и строгий приказ — уничтожить снайперов противника любой ценой. Остальных передали в полное подчинение снайперов.

К ужасу и стыду ефрейтора Мрачковского, девахами командовала коренастая младший сержант Шилова.

— А-а-а, мосье ефрейтор с трофейной пукалкой… Гран мерси, авек плезир, экскузе муа, посмешили вы меня тогда… Ладно, ефрейтор. Будешь у меня «рыжим» работать…

Через день работы было готово чучело. Окрестили «Иван Иванычем». Валерка, ползая на карачках по окопу, с палкой, привязанной к плечам, разучивал «аллюры», чтобы оно двигалось как можно реалистичнее. В зубах у него вместо трензеля и поводьев были веревки, ответственные за руку и голову чучела.

«Мать твою, лучше б я дальше с карабином лежал или с Ивановым сейчас в засаде мерз!» — Валерка рукавом утер градом текущий пот и снова пополз по дну окопа.

— Четче, четче шаг. В мороз все ходят — кутаются, а у тебя он назад откидывается!..

«Твою мать, командир! Сама бы на четырех костях побегала! Так лошадей не гоняют».

— Та-а-ак, почесался! Почесался говорю, а не башку крути!!! Не ту веревку дергаешь!!!

«Да чтоб у тебя в одном месте зачесалось да задергалось! Какая веревка-то?!»

В конце концов, когда строгий критик решила, что большего актерского мастерства от чучела под управлением ефрейтора Мрачковского не добиться, было решено отправиться на передний край.

— Так. Запоминай, — веточка начала нарезать на песчаном полу землянки узор, долженствующий изображать окопы и передний край. Охотиться начинаем в сумерках. Поэтому с вечера идем туда, переночуем в отдельной землянке. Перед рассветом начинаем маскарад. Ты вроде как вылезаешь из землянки и начинаешь — сперва осторожничаешь, прячешься — потом потихоньку шаришь по окопам. Я, Валя и Таня располагаемся вот так — здесь, здесь, здесь. Как только по тебе, то есть по «Ваньке» твоему стреляют — мы его снимаем. Запомни, пока я не скажу — не вздумай даже высовываться. Любопытство не одного снайпера сгубило. То же и к «рыжим» относится. И запомни — что бы ни произошло, никуда из окопа не высовывайся. Если кого-нибудь из нас зацепит — не суйся, кавалер. Сперва тебя прибьют, а потом раненого дострелят.