Суоми. Часть 6-я

Лес на «той» стороне был ничем не отличим от леса на «этой». Точно так же морским шипящим прибоем шумели растревоженные ветром ветви сосен, посылая вниз танцующие зайчики. Точно так же понизу стелилась мятая поросль черники вперемешку с ежевикой, стоял редкий подлесок и торчали из-под охряно-золотого хвойного опада покатые твердолобые валуны, обросшие неухоженными бакенбардами темно-зеленого кукушкина льна, в разводах бирюзового и рыжего лишайника, плотно обосновавшихся на обточенных дождями и временем шершавых гранитных лысинах. В этом углу леса валуны лежали особенно густо, как лисички на ведьмином кругу, обосновавшись своим семейством прямо посреди густо растущей с блестящими двудольными листьями брусники, с незапамятных времен отлеживая окатанные бока.

Валерка рассматривал каменное месиво, беспорядочно рассыпанное вдоль полого уходящей вниз загнутой впадины, отмечая про себя приметные камни, как всегда делал на охоте. Глыба слева была особенно хороша — гнутая, будто согнутый прострелом в спине старик… Один валун привлек его внимание. Он не больше чем на полторы-две ладони торчал из опада, сверху на нем наросла большая подушка мха. Валерка сперва и не понял, что именно было в валуне не так. Взгляд равнодушно скользнул дальше, вдоль по пестрой выемке в земле. Потом, когда мозг проанализировал увиденное и заинтересовался, он срочно вернулся к валуну. Мох рос неправильно.

Шапка мха в одном месте была содрана, обнажив заметно потемневший от накопившейся влаги и перегноя край камня, резко видный на фоне розовато-белесого, вытравленного природой светлого бока. До камня было около тридцати шагов. Валерка пригнувшись догнал Иванова и нетерпеливым нервным движением потрогал его за плечо.

— Чего?
— Вон тот валун. Мох…

Чуть калмыковатые глаза Иванова сузились, превратившись в совершенно калмыцкие. Внутри как сжалась тугая гитарная струна.

— Лежи здесь. Тихо. Я посмотрю — прошептал провожатый.

Валерка снял с предохранителя пистолет и прижался к земле за придавленной камнем изломанной страдалицей березой. Тут, сквозь напряжение, гудящее в жилах как электричество в безжалостной дуговой лампе (такие бриллиантовым сияющим крестом перехватывали в лютый мороз утоптанный снежный плац, перед тем, как на нем строились воспитанники), пробилось еще одно чувство. Чужие.

Чужие где-то здесь, рядом, близко.

Это чувство было как прохладная серебряная ложечка, приложенная к спине меж лопаток. Валерка поежился от ее прикосновения. Он опять почувствовал то самое изменение ощущения зрения — все как будто немного размазалось, потеряло цвета, но любое движение приобрело особенную резкость. Перед его лицом полз по березовой ветке, забавно воздевая на каждом шагу лапки, маленький, зеленый, словно из окислившейся меди, с длинным жалобным рылом, жучок-слоник.

Иванов вернулся с озабоченным лицом. Автомат он  уже снял с плеча и теперь держал наизготовку.

— Хреновые наши дела, парень… не совсем, но хреновые.

Валерка молча вопросительно посмотрел на Иванова.

— Ты хорошо что камень заметил. Мох содрали с него не больше чем четверть часа назад, испод еще мокрый. И царапины есть. Ногой. Знаешь, кто такую обувку носит — гвозди на грань?

Во рту образовалась некоторая сухость. Валерка кивнул и нарочито, потихоньку, сплюнул. Вопрос здесь был лишним. Только немцы носят ботинки на толстой, в два пальца подошве, оскаленной по краю почти двумя десятками граненых скоб-гвоздей. И такая подошва значит только одно — где-то у них за спиной находится немецкая разведывательная группа, пять, а то и десять здоровенных подготовленных молодцов, которые могут играючи расправиться с двумя советскими солдатами.

— Ну, мать твою за ногу, сходили на экскурсию… — прошептал Иванов, вытирая мокрый под капюшоном лоб.
— Уходить надо?
— Еще как надо. Свезло нам только что — вот бы нарвались на немцев. Да черт его знает, может, они сейчас нам в спины глядят да думают, как нас легче взять… А будем уходить — как бы на них лоб в лоб не нарваться.

Несколько тягучих секунд, наполненных тишиной, чириканьем птиц и уханьем сердца, оба они молчали. Иванов машинально ощупал подсумок с запасным диском к автомату и провел ладонью по уклейкиным жестяным хвостам торчащих из кармана гранат.

Молчание нарушил сержант.

— Значится так… разумею я, что немцы на нашу сторону пошли для порядка. Но нам для полного спокойствия надо бы им в спины поглядеть. А потому делаем так… Сейчас расходимся мы с тобой, потому, что я пойду гляну, а ты пока сразу в спокойное место засядешь и уйдешь у них с дороги. Я здешний лес знаю, вот тебе компас — гляди…

Он снял с шеи царапанный и потертый на бочках компас, в бронзовом, жучиного цвета корпусе, откинул крышку и линейку с прорезью, покрутил азимутное кольцо, прикинул что-то на пальцах, нацелился на север.

— Вот. Придержи… — Иванов расстелил извлеченную из-за голенища карту Смотри… Мы с тобой сидим вот в этом самом распадке. В пионерии с походы ходил? Значит вот здесь — торчмя стоит один камушек, такой, значит, столб каменный метров пять ростом, на азимут… — он приложил компас к карте, — на азимут сто, с километр отсюда, то есть тысяча двести твоих шагов. Кругом него соснячок молоденький и сразу заметишь — вся земля белым мхом, лишаем устлана. Пойдешь к нему как раз по ложбине — как труба она…

Валека кивнул.

— Держи, — Иванов защелкнул компас и повесил его Валерке на шею — под накидку, чтоб как достал, тут же и заховал — блестит. Пойдешь тихо, не быстро, кривая дорога в нашем деле быстрее. Как дойдешь до камушка — поворачивай на север, иди вдоль по хребтика, там километра с два будет пройти. Дойдешь по ней до мертвого ельника. Увидишь там камни нагромождены на горушке, меж двух озер, только к берегу ни-ни — там немцы мины поставили, — палец постучал по земляной перепонке меж двух округлых голубых пятен — Я тебя загодя еще увижу. Там, на камне, место есть, с него округа видна как на ладони.. Если свистну — лезь ко мне, Пропустим фрицев домой, и сами до хаты дернем.

Валерка запихнул холодный округлый компас за ворот накидки.

— Ну, с богом, парень. Свидимся.

Иванов приподнялся с корточек, засунул за голенище карту, осмотрелся рывком плеча поудобнее пристроил автомат на спину и, сторожко, осматриваясь, исчез в лесу. Валерка остался наедине с камнями и деревьями, выпростав компас из-за пазухи и еще раз, звякнув крышкой, проверил ориентир. Идти нужно было почти вбок от того места, где он сидел.
Тысячу двести шагов он проскользнул как призрак, вспоминая весь свой полученный на охотах с дядей в уральской тайге опыт, бесшумно пригибаясь под ветками и ненадолго замирая и осматриваясь, высунув голову между исполинскими спрутами вцепившихся в тощую землю узловатых сосновых корней. Постепенно он углубился в ложбину, которая как половина гигантской трубы, обросшая по краям елями и мелким кудреватым березняком, была глубоко вдавлена в землю и полого уходила вниз, по склону земной выпуклости. Понизу, на теневой стороне, еще лежали остатки грязноватого, зернистого снега, засыпанного шелухой от еловых шишек, которую настригли неугомонные белки.

Валерка не стал спускаться в эту «трубу». «И не выскочишь потом из нее, при случае…». Вместо этого он решительно обошел ее и зашагал по упруго мнущейся под ногами подстилке из хвои и молодой травы, придерживаясь края. По пути он на ходу подобрал несколько сухих веток, сорвал с десяток пучков молодой лесной травы, несколько веток с листьями, наломал ежовых, строптивых веток ели, которые распространяли от слома тонкий, свежий, терпко-кисловатый скипидарный аромат, и все это в беспорядке утвердил по многочисленным хлястикам на накидке, став похожим на настоящего лешего или просто гнутую, заросшую корягу или пень..
«Камушек» он нашел почти сразу, как только кончилась «труба», да и трудно было его не найти. Посреди полянки торчала из земли как гневно тычущий в небо угловатый перст, острая гранитная глыба, высотой с трехэтажный дом. На одной стороне виднелось какое-то грубое, стертое временем, дождями и ветром, изображение.

«Капище» — вспомнил Валерка странное, замшелое слово из учебника истории — «Вот сейчас вылезет, из-за сосны какой-нибудь замшелой, пращур с дубиной…».

Откуда-то послышался гул. Валерка, памятуя о недавней встрече на дороге, залег меж корнями стоящей рядом сосны, не столько от опасения за свою жизнь, надежно укрытую маскировочной сетью сосновых крон, сколько по уже сформировавшемуся инстинкту — раз летят, значит надо прятаться, но из любопытства устроился как в шезлонге — на спине. Прямо над лесом, молотя тонкие верхушки деревьев тугими воздушными струями, срывающимися с винтов, с противным подвывающим ревом прошли несколько кажущихся огромными двухмоторных самолетов. На тускло-сером исподе широких крыльев были яркие, составленные из черных и белых скобок, кресты. Могло показаться, но на поджаром брюхе у головного, ведущего неровный «гусь», была нарисована латинская «В». Дождавшись, пока гул затихнет вдали, Валерка вылез из своего укрытия и достал компас.

Первые сто или около того шагов на север Валерка прошел, сожалея, что не заткнул уши на время пролета немцев — он немного оглох, и лесная тишина воспринималась не так остро. Потом, постепенно, шелест и пение птиц размыли гулкую вату в ушах, возвращая его в прежний мир.
Поэтому звонкий щелчок сломавшейся где-то неподалеку ветки отдался во всем теле ледяным ожогом мурашек и бешеным прыжком сердца. Валерка подавил желание сделать инстинктивный козлиный прыжок в сторону и, замерев, пригнулся. Внутренности сжались в тугой комок, пустотой вытянуло диафрагму. Кровь как турецкий барабан забухала в виски. Глаза заметались по разноцветным пятнам. Голова лихорадочно соображала, откуда мог придти этот звук. Валерка, прижимая пистолет к животу, как в спецколонии открывали ворованные у надзирателей банки с консервами, чтобы не звучало, снял «парабеллум» с предохранителя. Призраком перешел, опираясь на свободную руку, немного в сторону.

И он увидел это. Не более чем в десятке метров от него, ясно видимый сквозь редкое кружево весенних листьев на склонившейся ветке, деловито переминаясь ногами, обутыми в рыжеватой кожи низкие сапоги, уходил куда-то по направлению к советским позициям, человек, одетый в серую форму. Валерка видел его широкий зад и неровные стежки на штанине, чуть повыше края низкого с двойными ремешками голенища. На голове у незнакомца, поверх надетого задом наперед серого кепи с сукном, заметно замятом на месте, где отпустила его кокарда, болталась до самого бедра пояса маскировочная сеть, составленная из зеленых, бурых и серых лоскутков и кусков веревок. Он был завернут в нее как ребенок, изображающий привидение, завернувшись в простыню. Замерев, обладатель сети оглядывался, как волк, принюхивающийся к добыче. Валерка застыл, вжавшись в землю.

На грубом, с глубокими, словно проточенные весенними водами овраги, складками преждевременных морщин, лице были нарисованы какой-то бурой краской полосы. Из-под края кепи торчала потешной зеленой челкой заткнутая трава, за которой словно ледяные синие угли из-под белесых ресниц, блестели внимательные голубые глаза. В красной обветренной руке был зажат за изящную, светлого, в отличие от советских винтовок, дерева рифленую шейку приклада карабин, увенчанный короткой черной трубкой. Ствол, за исключением сжатого, словно недовольные губы — куриной гузкой — черного дула, был замотан грязной мешковиной и каким-то зеленым тряпьем, так, что его можно было принять за обросшую мхом корягу.
Снайпер несколько секунд постоял, оборачиваясь и впитывая глазами окрестности, потом кивнул сам себе и, пригнувшись, скользнул в кусты. Только ветки закачались.

Валерка ждал и слушал так внимательно, что собственное дыхание, которое он, наконец, отпустил, показалось ему невероятно шумным и хриплым. Пойти за ним и потихоньку убить снайпера? Валерка прикинул шансы. Мужичище здоровенный, Валеркиной финкой его, может, и не возьмешь. Свои шансы в рукопашной с противником, которому Валерка был бы, наверное, по ухо, он, несмотря на свою крепость и умение драться, честно оценил как не очень большие. Было и еще одно — подкрасться, не нашумев, к этому лесному волку и тихо, не нашумев, убрать его могло и не получиться. А это значит «засыпаться» и погибнуть не только самому, но и «засыпать», возможно, тех советских бойцов, которые сейчас в этом лесу, сорвать не только приказ Иванова, но и чьи-нибудь чужие приказы и задания.

Издалека, с советской стороны, поверх леса пришедшим звуком послышалось тарахтение и частый лай автоматических зенитных пушек. Не иначе немцы летели «пошарить» по расположению наших войск. Валерка немного полежал, выжидая, сдвинул прохладный комочек предохранителя вперед, вслушиваясь в далекую частуху боя, поднялся и снова пошел к тому месту, в котором его должен был ждать сержант.

По кустам и за валунами, пригибаясь и крадясь, он прошел около полутора километров. По пути попались несколько уже знакомых ловушек из проволоки и гранаты, но он не стал пробовать их разряжать, а обошел, и пошел дальше. В одном месте он влез сапогом в то, что с виду казалось приветливой мшаной лужайкой. Когда нога случайно надавила на пушистую зеленую поверхность, она с хлюпающим урчанием ушла вниз, выпуская наверх черную жижу и зловонные пузыри. Валерка тихо чертыхнулся, выдергивая ногу из прилипчивых объятий трясины, горстью набрал сухих иголок и, как мог, обтер залитый вонючей грязью сапог.

Постепенно сосновый лес начал редеть, выбегая на широкий, выпирающий вперед песчаный пригорок. Вдали, между стволами, блеснула вода, стали видны очертания нескольких стоящих вдали высоток. Здесь шли бои — повсюду на сосновых стволах виднелись заплывшие слезной смолой зарубки от осколков, под ногами зелеными карандашами кучками и порознь валялись гильзы, вдоль линии старых, с обвалившимися краями, неглубоких окопов, валялись ржавым хворостом несколько перезимовавших винтовок, корчилась в предсмертных судорогах, словно разрубленная гадюка, растолстевшая от ржавчины редкозубая колючая проволока. Сиротливо лежала, набрав желтой хвои в сморщившийся и заплесневелый подшлемник, зеленая каска с большой, внутрь вмятой пробоиной.

С пригорка, когда Валерка прошел линию старых боев, открывался отличный вид на окаймленную темным еловым и красноватым сосновым лесом болотистую равнину, поросшую редкими больными деревьями, засыпанную зеркальцами многочисленных озерец и безымянных трясин. Справа и слева лежали подернутые еле заметной зыбью две синего стекла тарелки — озера, заляпанные по краям одинокими елками и густой порослью кустарника. Там и сям стояли крутолобыми истуканами большие и малые валуны, опушенные темной порослью.

Сзади опять послышался уже хорошо изученный гул. Валерка залег к корням сосны, задрав голову и крутя ей в поисках «немца». Но тут в знакомый тон немецкого двигателя начало подмешивать другой, рокочущий солидный звук. «Немец», безо всякой связи со звуком, выметнулся из-за дальнего края леса и прижался, вытягивая все до последней лошадиные силы из двигателей, к земле. Самолет тащил за собой серый кисейный хвост.

За ним, дальше, словно злое веретено наматывая угрожающие спирали вокруг серого подвенечного шлейфа, настырной собачонкой несся, в полтора раза меньше немца, востроносый зеленый самолетик, показывая в переворотах посверкивающее, голубое как крылья мотылька, брюшко. Внезапно толстая гондола на крыле у «немца» оделась пламенем и выплюнула жирную полосу черного дыма. Донесся звук, словно дважды короткими движениями разорвали тряпку. Немец как по проволоке заскользил вниз, а зеленый самолетик, потеряв всякий интерес к свой смертельно раненной добыче, заложил победную бочку и развернулся к дому. Валерка забыв об осторожности, пригнулся и выбежал поближе к краю леса, чтобы не пропустить то, как ткнется в землю стервятник.

Проскользив над озером и срубив крылом несколько верхушек, подбитый самолет рухнул в воду, подняв фонтан вспененной белой воды и черного донного ила, отскочил от воды, пропорол мордой заросли прибрежного рогоза и, подняв веер вспаханного дерна, уткнулся разорванным носом в валун. Его на секунду объяло беззвучное пламя, а потом он раскрылся как бутон, разлетаясь на части, выпуская на волю багрово-оранжевые лепестки взрыва. В лицо упруго толкнула подушка воздушной волны и ветер донес глухое «пух!», отметившее конец воздушной машины. На берегу вырос косой от ветра серо-черный дымный столб, подсвеченный снизу языками тусклого чадного пламени.

«Готов, сучий потрох… Не все ему нас с воздуха расстреливать…» Валерка прикрыл ладонью глаза от солнца. Так… Вот он пригорок — действительно с него все видать, по форме похож на постамент Медного Всадника. У подножия рос редкий, без зелени, как на дыбе изломанный ельник, весь в серых лохмотьях лишайника. Держась подальше от берега, который, по словам Иванова, был нашпигован минами, Валерка по широкой дуге пошел к камню. Ходить в ельнике было сложно — сухие ветки, растопыренные как старушечьи узловатые пальцы, хватали за одежду не хуже колючей проволоки, сплетались в крепкие как стальная сетка заборы, поминутно, распрямляясь, грозили выколоть сучком глаз. Толстый слой лишайника под ногами хрустел как снег морозной ночью.

На полпути он услышал тихий свист. Значит все в порядке. Постепенно он приноровился ходить и, согнувшись в три погибели, быстро пошел к месту встречи. Продравшись сквозь кусты, вскарабкавшись по удобным, словно нарочно сделанным, приятно холодящим пальцы выступам наверх, Валерка оказался на ровной макушке холма.

— Дуй сюды — донеслось из кустов боярышника.

Валерка залез в колючее убежище.

— Ну, здравствуй, молодое пополнение, — сержант посмотрел на наручные часы, — я тебя тут минут двадцать жду. Видал? — Иванов кивнул в сторону дымного костра, от которого даже за полкилометра несло бензином и горящей резиной
— Видал, товарищ сержант. Здорового он его…
— Здорово. Чуть на голову мне его не спустил. Ты ложись, ложись, не стой как статуй — тебя за версту видать… Докладывай, как дошел, чего видел.

Валерка быстро вполголоса описал весь свой путь.

— Что снайпера пропустил это ты правильно. Нашуметь мог, да и финны эти, они знаешь какие здоровые…

Потом они около получаса лежали, бок к боку как шпроты в банке, прикрывшись накидками, наблюдали сквозь листья за той стороной, откуда пришли, потихоньку разговаривая о немудрящем военном быте и премудростях лесной войны. Внезапно Иванов оборвал беседу на полуслове и прошептал: — Суши разговор… Прижмись…

Валерка послушно уперся подбородком в землю.

— Гляди, во-он там… — тихо прошелестел сержант и глазами показал направление.

С той стороны из небольшой рощицы, прилепившейся к боку могучего соснового леса, взлетала, крича дурным голосом, потревоженная черно-белая сорока, неистово молотя воздух короткими округлыми крыльями. Потом шевельнулись кусты. Потом как будто высунулась голова. А затем из кустов выпали сразу несколько сереньких сгорбленных фигурок. Три… Пять… Семь. Они сошлись в неровную колонну и двинулись к перемычке между озерами. Немцы споро втянулись в мертвый ельник, и Валерка потерял их из виду.Но ельник все равно выдавал их движение — то тут то там колыхалась верхушка, вспархивали птицы. Изредка тихо хрустела предательская веточка. Напряжение росло, по мере того как немцы подходили все ближе и ближе.

И вот они вышли, сразу из двух мест, видимо разделившись по дороге, ловко, отточенными, скользя из стороны в сторону, движениями. У одного за спиной из квадратного ящика радиостанции торчала хворостиной длинная антенна. Немцы были видны отчетливо, до последней пряжки на ремнях. Рыжие ботинки с металлическими оковками по ранту уверенно и крепко вцеплялись в земную хлябь, шагом уверенных в себе безжалостных хищников. На них были пятнистые куртки и штаны, словно обрызганные россыпью округлых, величиной с яйцо, размытых пятен, темно-бурых и зеленых на желтовато-коричневом фоне. На каски были натянуты такие же пятнистые чехлы, за шлевки на касках, рукавах и спине были заткнуты веточки. Хуже всего — вместо лиц немцы носили, как прокаженные, пятнистые слеподырые маски-завесы, которыми они, озираясь, вертели по сторонам. От сочетания этих мертвых нечеловечьих харь, слепоты и противных движений, точных и неторопливых как у подбирающейся к жертве змеи, Валерку продрал по спине противный мороз.

— Ну вот и фрицы… — одним горловым дыханием протянул Иванов.

В его голосе слышалось непонятное Валерке удовлетворение шахматиста, раскрывшего замыслы соперника и поставившего ловкую вилку там, где чужецветная рать намеревалась занять плацдарм для наступления вглубь его фигур. До немцев можно было, казалось, коснуться рукой, но это было лишь обманом зрения, которое внимание и напряжение заставляли видеть все четче и ближе. Немцы сгрудились в кружок, беззвучно помахали руками, словно совещаясь. Потом разделились и двумя неравными группками обтекли холм, направляясь дальше, вглубь своей территории.

Валерка и Иванов молча глядели им вслед, пока они не прошли перемычку и не скрылись один за одним, все так же озираясь, в глубине леса.

— Волки… такие нашего брата схарчат и не утершись еще попросят. Взяли мы тут одного… Сколько, спрашиваем, вас готовят? А он говорит — по полгода в учебке, да три месяца в частях. А у нас чего — вот, своедуром натаскиваем себе личный состав, — словно самому себе пожаловался Иванов.