Гроссбауэр. Часть 2-я.

План сложился мигом. Осточертевшие  хуже горькой редьки копченая рыба и американский «лярд» сухим комом вставали в горле и несколько недель подряд силком пихать их в себя было наказанием, даже при том, что подвозили продовольствие нерегулярно и роте приходилось два или три дня подряд вместо завтрака обеда и ужина грызть сухари, запивая их кипятком. Сложнее всего было с чаем — своего не было, трофейный представлял из себя какое-то вонючее месиво из опилок и чайной пыли.

Там, на северном берегу моря, спасались, заваривая брусничный лист с чабрецом, а для вкуса подливали отвар из еловых иголок. У запасливого Приходько (неофициального начхоза роты) стояла даже огромная трофейная фляга с самодельным черничным вареньем. Умельцы варили какое-то подобие кофе из тонких березовых веточек с цикорием и прожаренными желудями.

Здесь война шла по-другому, и с едой были другие сложности. Зверье, распуганное непрекращающимся ревом артиллерийской канонады, разбегалось из лесов, не давая себя изловить. Рыбы в реках наловить или набрать, всплывшей белесым брюхом кверху после обстрелов, тоже не удавалось. Грибы-ягоды собирать — не было времени, да и в лесах было больше мин, чем грибов.

— Вот что, Григорий Иванович. Ты иди сейчас к нашим ребятам, скажи, чтоб они немцев допросили и рассортировали — какие ценные, какие нет. Кто не занят — пускай разводят костры и обсушиваются, кто мокрые — в первую очередь, потом пусть сменят тех, кто оборону держит. Пускай перетряхнут казарму — там каких-нибудь трофеев наберут и тебе представят. Иванов там?
— Там, товарищ лейтенант.
— Хорошо. Я сейчас схожу, посмотрю чего там. Отберем себе, что получше, а потом уж доложим.

Приходько усмехнулся и подмигнул своему командиру.

…Склад представлял собой огромный, сложенный из почернелых от времени бревен сарай вроде сельской риги, со стенами, до сих пор хранившими запах копченой рыбы. Его, скорее всего, использовали местные рыбаки, чтобы хранить свой улов и запасы. Сбоку утонули в земле две разметанных то ли непогодой, то ли взрывом, лачуги, с остатками соломенных крыш. Под прикрытием скалы располагался полукруглый, словно до половины утонувшая в земле лежачая зеленая бочка, ангар радиостанции, стоял на краю леса щитовой длинный дом — казарма и на бетонном кубе торчала невиданной железной елкой антенна.

Перед радиостанцией угрюмо сидели на корточках здоровенные латыши в темно-серой форме — человек десять — зло и тревожно косясь на охраняющих разведчиков. Лейтенант-связист и его подчиненные стояли отдельной кучкой, вместе с остальными немцами.

Из ангара-радиостанции вышли «экскурсанты», вместе с «ротой Мрачковского» десантировавшиеся на остров — старшина и старший сержант с «мухами» на петлицах.

Старшина, приметив Валерку, с места взял рысью и торопливо доложил:
— Разрешите доложить: радиостанция не тронута. Книги на месте, товарищ младший лейтенант.
— Добро. Разбирайтесь там. Вам кто-нибудь из пленных нужен?
— Есть разбираться. Никак нет, не нужны. Сами управимся

Теперь склад. Немецкие патроны разведроте были ой как нужны. Все пулеметы, главная составляющая огневой силы — трофейные. Да и у половины бойцов трофейные автоматы и «парабеллумы».

Самое главное — жратва. Голодная и холодная Красная Армия, гоня немцев на запад, отчаянно требовала еды, постоянно мечтая набить свое отощалое солдатское брюхо. Когда в сутки фронт продвигался на десяток километров, а осенние дороги гусеницами, колесами, копытами и солдатскими сапогами превращались в подобие кабаньей купалки, машины с куревом и продовольствием не могли добраться до места по несколько дней, а то и по неделе. Вот и подчищали оголодавшие солдатики, несмотря на строжайшие запреты и расстрельные приказы, все съедобное на несколько километров от района наступления.

Валерка машинально поправил пряжку на внезапно забурчавшем животе. Когда бишь его последний раз он видел полевую кухню?

А тут прямо в руках — продуктовый склад. Не такой, конечно, за который ордена дают, не стратегический, но ничего, банка немецких сардин или консервированных сосисок повкуснее ордена будут. Пошукать немного, пока интенданты — воры, воры! у бойца брюхо к спине прилипло, а у них сытые хари — чуть не трещат — не наскочили, взять, что нужно и накормить людей. Самое главное соблюсти две тонкости: «пошукать» так, чтобы интенданты не заметили и, потом — желанный трофей мог обернуться страшной ловушкой, потому что у немцев в обычае было портить или травить ту еду, которую они не могли вывезти при отступлении. И отрава выкашивала иногда целые подразделения, польстившиеся на немецкую дармовщинку. Особенно это касалось выпивки и муки.

Подошел Иванов, пригладил усы и, доверительно наклонившись к Валеркиному уху:
— Валерка, там… в общем беда там. На складе…
— Идем.

Иванов повел. Они вошли. Стоящий на часах у внутренней двери рядовой Попов звучно проглотил что-то, что до того усердно жевал. В полутьме предательски блеснула фольга шоколада.
— Попов, где какаву взял, сукин сын? Уже расхищаешь? Нас всех за это твое расхищение знаешь как по головке погладють? Чтоб больше я этого не видел — прошипел сержант, потрясая кулаком. Попов виновато потупился и, ухмыльнувшись измазанным шоколадом ртом, с хрустом запихнул обертку в карман.

Прошли дальше. Иванов, на секунду осветившись голубыми брызгами, щелкнул рубильником. Темнота перепугано спряталась по углам, тускло полили свет лампочки в жестяных, похожих на шляпу китайца, конусах. Во всю длину сарая как на параде стояли стеллажи, на которых были аккуратно разложены многочисленные коробки, ящики и цинки.

— Вот он, Валер, грех-то…

За стеллажами, в самом конце, стояли неряшливой горкой небольшие дощатые ящики. Крышка одного была сорвана и в нем, в перепутанной древесной стружке, разгороженные фанерной решеткой, торчали горлышки бутылок. Раз…два…три…двенадцать мест. Четыре места уже пустые.

Шибануло по спине из горячего холодным потом. Мрачковский представил себе, что могут учинить перепившиеся солдаты, которые придут вслед за разведчиками. Да и его орлы тоже могут с пьяных глаз такого начудить…

В углу, на низком столике, в который были воткнуты штык-ножи, стояла коряво взрезанная (не иначе тем же штык-ножом) початая банка тушенки, объеденная палка колбасы, крылатая от полупрозрачной ободранной шелухи, ополовиненная бутылка с прозрачной жидкостью и алюминиевая царапанная кружка. На углу — большая глиняная кружка с потеком пены на боку. Вторая кружка, коричневой эмали валялась на полу, раскрыв круглое голубое хайло, из нее на пыльный пол вылилась небольшая лужица жидкости. Рядом — следы рвоты. Та-а-ак…

— Петров и Радченко. Я их оттащил, чтоб не видно было.

Пройдя чуть дальше, Мрачковский увидел двух бойцов, как братья рядышком лежащих на полу. Первое что бросилось в глаза — неестественно красный цвет кожи, оба они были как будто только что из бани. Он присел на корточки и пощупал пульс на руке — биение было еле заметно. Валерка оттянул Радченко веко. Карий глаз младшего сержанта был равнодушно закачен и совсем не реагировал на свет.

— Я ж вот говорю — не жри все, что ни попадя. Мало ли что у них в этих бутылках… — засопел Иванов — Там же без бумажки. Я их поставил изнутри охранять. Ушел — ну на полчаса, не больше. Ну, эти не иначе нашли, понюхали — спиртом разит, разговеться потянуло, и выпили. А черт его фрица знает, что он туды налил… мож отрава какая.

Валерка тихо выругался.

Встав, он подошел к столу и опасливо понюхал бутылку. Иванов подошел и выдернул из стола штык-ножи, аккуратно положив их. В ноздри из откупоренной бутылки ударил острый спиртовой запах. Денатурат, надо полагать. Или какое-нибудь средство от мозолей или еще какая-нибудь немецкая дрянь. Не выпуская бутылки, Валерка подошел к куче и придирчиво осмотрел ящик. Кроме готической надписи «Для Вермахта» и «12 бутылок» на них не было никакой информации. На полупустой бутылке тоже не было никаких этикеток, ни единой бумажки не лежало внутри, он рассеянно поворошил вкусно пахнущую стружку. Ничего.

От внезапной злости он, было, замахнулся бутылкой, но потом передумал и поставил ее на место. Не до эмоций.

«Хорош младший лейтенант — подчиненных не может от пьянки удержать». Да еще вот отравившиеся… Надо спасать солдат. А как? Даже если вызвать по рации врачей — раньше прилива они на острове не появятся.

— Ладно. Помощь только с большой земли будет — с приливом. Надо бы этих двух гавриков на свежий воздух вытащить. Может обдует их ветерком, полегчает. Ты не помнишь, сколько у нас татар или казахов в роте, Степан Трифонович? У меня Ахметов, Седяев, у тебя Гайнуллин…
— Гайнуллин раненый — легко, — подумал, немного, вникая в замысел, — Думаешь, мусульмане не позарятся? Тогда можно у меня еще Кегельдинова взять, новенького — он с ними молится по утрам.
— Не должны. Надо их поставить оборонять все это богатство, а то потом роту не соберем… А кружка вот та с чем?
— Да пиво. В том углу бочка стоит.

В углу действительно была громадная бочка, с солидными, в три ладони шириной клепками, на глаз — ведер на триста-четыреста, к круглому боку которой была приставлена лестница. Валерка подошел к ней и осмотрел, залез по лестнице, открыл небольшую крышку и заглянул внутрь. Почти полная… На округлом боку, над торчащим попугаичьим клювом краном по трафарету было выведено «Гроссбауэр, Кёнигсберг». Возле нее стоял письменный стол, на котором среди конторских книг, валялась немецкая куртка. Под столом вверх ногами лежала открытая зеленоватая картонная коробка. В коробке, когда он ее поднял, оказалось, в углах остался мелкий крупитчатый порошок. Валерка опасливым движением подобрал и перевернул крышку.

«Порошок Морелля от русских вшей. 50 грамм. Обязательно к применению в Вермахте для борьбы с головными, платяными, и лобковыми насекомыми. Осторожно — яд!».

— Думаешь оно?
— Боюсь, что да, Степан Трифонович, — Валерка сплюнул на пальцы и вытер их о штанину.
— Вот мать твою за ногу… Всыпал, стало быть, порошок, фриц поганый, отравил пиво… Самый ему выгодный случай — вошку бил, а тут началось. Он шмыг по лестнице и туда всю коробку. Ну-ка погоди…

Иванов отбежал и вернулся с объеденной колбасой. На аппетитных боках виднелся белый налет.

— Вот…
— Да нет. Может, это соль выступила от долгого хранения?
— А пес его знает, Валер, может и соль
— Вы когда склад захватили?
— Да почти что сразу. Тут их было всего трое. Ну, от первого выстрела до того как мы сюда ворвались, минут десять прошло, может пятнадцать
— Значит мог. То есть и пиво у нас отравленное и непонятные бутылки и колбаса…

Валерка почувствовал, как внутри поднимается злость. Отравили, значит. Советского солдата, его солдата — как поганую вошь, порошком ядовитым. Ну ладно, допустим. За это мы еще поквитаемся.

Но консервы-то с куревом они не отравили? Несмотря на гибель (в том, что они умрут, он почти что не сомневался) двух своих бойцов, Валерка решил все-таки накормить остальных.

— Так. Веди сюда наших мусульман. Чтобы никого кроме тебя, Степан Трифонович, и меня сюда не пропускали. А я пока организую команду — ящики таскать.

«Так. Будем считать — банка тушенки, сосисок или сардин бойцу на сутки. Итого — в роте у меня сто человек круглым счетом. Здесь в коробках по пятьдесят банок того и по пятьдесят этого. То есть двадцать коробок. На три дня хватит, а двадцати коробок не хватятся — тут их тысяча или около того. Да и не могут у немцев интенданты не воровать. И на себе все богатство унести можно. Курево по карманам, а патроны — да кто ж их на войне считает?».

Валерка прикинул — десять человек все это перетаскают в укромное место, а потом распределят запас по всей роте и тихо унесут все с острова. Теперь пришло время поквитаться с немцами за отравленных людей.

Валерка взял противно пахнущую застоявшимся потом солдатскую куртку из дешевого, наполовину с эрзацем, комковатого серого сукна. На подшитой изнутри к воротнику тряпочке было аккуратно выведено солдатскими прямыми фиолетовыми буквами чернильного карандаша — «Шеффер». «Шеффер. Шеффер. Ну-с, посмотрим, кто такой этот вшивый Шеффер…». Другой рукой он взвесил увесистую тетрадь с аккуратной надписью «Складской журнал».

— Степан Трифонович — а у тебя что, бойцы сильно курят?
— Как черти, товарищ лейтенант, — ухмыльнулся в усы Иванов, — что не скурят, то на растопку пустят. А то, может — пожарчик устроить?
— Пожарчик, пожалуй, слишком. Там вроде печка была…

Вместе они вышли из склада, вдохнув вместо пропитанного рыбой и съестным складского воздуха, резкий, приходящий с моря ветер. Иванов пошел за мусульманами, помахивая в воздухе обреченной тетрадью. Валерка брезгливо нес перед собой завшивленную куртку.

Он несколько раз глубоко вдохнул, протянув легкие сырым морским воздухом. Сделал знак охраняющим немцев бойцам, чтобы они развернули пленных лицом к складу. Немцы, опасливо озираясь на дула автоматов, повернулись. Валерка заговорил по-немецки, приподняв куртку и стараясь держать ее подальше от себя.

— Прошу внимания. Мне человек по фамилии Шеффер. Он еще жив?

Вопрос был, в общем-то, лишним. Посреди пленных стоял один, обхватив большими руками плечи, заметно побледневший от холода и режущего как нож промозглого балтийского ветра, без куртки, в одной серой рубашке, пересеченной широкими подтяжками.

«Смотри-ка, вот сволочные люди. Дали бы ему хоть кто кителёк какой на время или просто прижались бы к нему со всех сторон, чтоб ему не так холодно было».

— Шеффер это я… герр оберлейтенант, — неуверенно ответил раздетый.
— Подойдите сюда. Конвой (это уже по-русски), пропустите этого немца.

Валерка еще раз оглядел дрожащего от холода немца. Крепкий молодой мужик, лицо упрямое. Да, такой, пожалуй, будет врагу наносить урон до последнего…