Знакомство продолжается

Зверюга оказалась очень смышленым. Свое первое восхождение по моей штанине он совершил, как только начал уверенно перебирать лапами. Его, видите ли привлек запах рыбы и он не смог себе отказать в удовольствии немного полюбопытствовать. Однако штанина оказалась не совсем удобным местом и он продолжил восхождение уже по футболке, пока не оказался у меня на шее, где прекрасно устроился. Поскольку мои руки были в рыбе, а кот попыток спуститься не предпринимал, то снимать его я не стал. Тогда я и не ожидал, что моя шея станет для него одним из любимых мест отдыха.

Вообще, место под солнцем он начинал завоевывать сразу, как только до этого места добирался. И ему было абсолютно наплевать, что оно еще совсем недавно принадлежало кому-то другому. Будучи маленьким и не имея рядом мамы-грелки, он ничтоже сумняшеся превратил в грелку прекрасные шерстяные носки. Ревностно охранял их от посягательств посторонних, а иногда даже прятал. Чуть позже, убедившись, что носки не панацея, а пуховое одеяло еще и очень мягкое – преспокойно перебрался в кровать. Наша борьба проходила с попеременным успехом. Кот прекрасно осознавал, что я ему ничего плохого не сделаю, а стало быть попыток у него в запасе великое множество. Однако и я проявлял завидное упрямство.

Про носки я уже рассказал. Потом ушло одно из кожаных кресел, ибо рыжее недоразумение почему-то решило, что именно это кресло самое чудесное место для обустройства своего НП. Ну, а потом и моя шея превратилась в его паланкин. За это место была страшная битва продолжавшаяся примерно полгода, пока не был достигнут консенсус. Он — не позволяет себе залезать на столы, я – разрешаю ему лицезреть окружающий мир с высоты моей шеи, при условии: никогда не забираться по мне. При его весе к концу года в два килограмма, это было очень больно. Этот договор, ни я, ни он не нарушили до самого конца, превратив в целый ритуал. Он никогда не запрыгивал мне на шею, предварительно не предупредив меня об этом. Если он находился выше ее, и при этом имел желание путешествовать с комфортом, то аккуратно касался меня лапой и снисходил на свое ложе только после того, как я опускал голову. Если был ниже, то подходил и приветственно поднимал правую лапу. Всегда именно правую, я опускался к нему, вытягивал руку и он торжественным маршем поднимался в свое «кресло». Но прежде чем улечься, он всегда благодарил меня, потеревшись о щеку. Пока он был маленьким, то легко умещался на одном плече, а с возрастом с той же легкостью свешивался по обе стороны шеи.

Охотиться Матвей любил и делал это с присущим всем кошачьим изяществом. Его первым охотничьим трофеем оказался моток пряжи, который я, от чего-то, считал своим будущим белоснежным шарфом. Операция по его захвату планировалась несколько дней, и была проведена с хирургической точностью и змеиной молниеносностью. То, что при этом упала ваза, оборвалась штора, разбилась, подкошенная смертоносным рыжим ветром, стеклянная кукла-игрушка можно считать мелочью, при условии, что операция была проведена в 2 часа ночи.

Единственный представитель рода человеческого, перед которым Матвей благоговел – был мой батя. Его главенство Матвей признал единожды и бесповоротно. Он спокойно и добровольно уступал ему место в «своем» кресле, позволял себя гладить в любое время и даже совершать святотатство – говорить, что можно делать, а что нельзя. Я же был для него что-то вроде старшего брата, с которым очень замечательно проводить время, устраивать охоту или просто перевернуть дом вверх дном. Матушку он ценил как кормилицу, а остальных женщин считал недоразумением, проявляя завидный шовинизм.

Наум Приходящий